(21) А воины, увидев Ксенофонта, во множестве бросаются к нему и говорят: «Теперь, Ксенофонт, можешь показать себя настоящим мужем. В твоих руках и город, и военные корабли, и богатства, и столько людей. Теперь, если хочешь, постарайся ради нас, а мы тебя сделаем великим». (22) И Ксенофонт ответил, желая их утихомирить: «Вы правы, так я и сделаю. Если таково ваше желанье, немедленно становитесь в строй». Так он приказал сам и велел другим передать этот приказ и стать в строй, положив оружье. (23) И воины стали строиться друг за другом, и немного спустя латники стояли уже рядами по восемь человек, а копейщики разбежались на оба крыла. (24) Место, где удобней всего построиться, называлось Фракийской площадью: оно ровное, и домов там нет. Когда все встали, положили оружье и успокоились, Ксенофонт, обращаясь к войску, сказал так:
(25) «Я не удивляюсь, воины, тому, что все вы разгневаны и считаете себя обманутыми и тяжко оскорбленными. Но если мы дадим волю гневу, и накажем здешних лакедемонян за обман, и разграбим ни в чем не повинный город, то сообразите сами, что из этого получится. (26) Начнется у нас открытая вражда с лакедемонянами и с их союзниками. А какой будет эта война, нетрудно представить себе, если поглядеть и вспомнить произошедшее совсем недавно. (27) Ведь когда мы, афиняне, вступили с лакедемонянами в войну, то наш союзный флот насчитывал не меньше трехсот трехрядных кораблей, и спущенных на воду, и строящихся, и наличная казна в городе была велика, и дохода с нашей страны и из-за ее рубежей поступало ежегодно не меньше тысячи талантов. И над всеми островами[302] мы властвовали, и в Азии у нас было множество городов, и в Европе тоже, а среди них и Византии, в котором мы сейчас находимся, — и, однако, как все вы знаете, мы были побеждены. (28) Что же, по-вашему, будет теперь, когда лакедемонянам подчиняются и прежние их союзники, и афиняне присоединились к ним вместе со своими бывшими союзниками, когда Тиссаферн и остальные варвары, живущие у моря, нам враждебны, а главный наш враг — в глубине страны, великий царь, на которого мы шли, чтобы лишить его власти и, если возможно, убить? И когда все они заодно, какой безумец смеет надеяться на нашу победу? (29) Ради всех богов, одумаемся, чтобы не погибнуть с позором, став врагами родным городам, и друзьям, и родичам! Ведь все они — в тех городах, которые пойдут на нас войною, — и справедливо, коль скоро мы, побеждая, по своей воле не захватили ни единого варварского города, а первый же греческий город, в который мы вошли, предадим разграблению. (30) Да пусть мне лучше провалиться сквозь землю на тысячу саженей, чем видеть все это! И вам я советую: будучи греками, покоритесь тем, кто стоит во главе греков, и попытайтесь добиться от них справедливости. А если это не удастся, то лучше вытерпеть несправедливость, чем лишиться Греции. (31) Я думаю, нужно сейчас же послать к Анаксибию и сказать ему, что вы вошли в город не для того, чтобы чинить насилие, а в надежде найти у него снисхождение или хотя бы показать, что мы уходим не потому, что обмануты, а повинуясь ему».
(32) Так и было решено, и, чтобы сказать это Анаксибию, послали элейца Гиеронима, аркадца Еврилоха и ахеянина Филесия. И они ушли, чтобы сказать это. (33) Воины еще не разошлись, когда явился фиванец Кератад, который колесил по Греции не потому, что был изгнан, а потому, что искал начальства над войском и предлагал себя любому городу и народу, кому нужен полководец. Явившись, он сказал, что готов вести войско в ту часть Фракии, которая зовется Дельта,[303] где оно захватит обильную и прекрасную добычу, а до того доставит им вдоволь еды и питья. (34) Когда воины это услышали, как раз пришел ответ Анаксибия: он дал знать, что они не раскаются в своем послушании, что он сообщит об этом властям на родину и придумает для них наилучший выход, какой только сможет. (35) Тогда воины приняли Кератада начальником и отошли за стену. Кератад условился с ними, что завтра придет с гадателем и доставит убойный скот, и еду, и питье на все войско. (36) А когда оно было за стеной, Анаксибий запер ворота и объявил через глашатая, что любого воина, захваченного в городе, продаст в рабство. (37) На другой день пришел Кератад с гадателем и скотом, за ним шло двадцать человек с ношей муки, еще двадцать — с вином, и трое несли масло, и еще один столько чесноку, сколько мог поднять, да еще один с луковицами. Сложив все это на землю, как будто для раздачи, он стал приносить жертву.
(38) А Ксенофонт, позвав к себе Клеандра, настойчиво просил исхлопотать для него разрешения войти за стену и отплыть из Византия. (39) Клеандр, возвратившись, сказал, что насилу исхлопотал разрешенье: Анаксибий говорил, что нехорошо будет, если Ксенофонт окажется в городе, пока войско у стен, да и жители Византия в разладе и злы друг на друга. «Впрочем, он разрешил войти, если ты намерен отплыть вместе с ним». (40) И Ксенофонт, простившись с воинами, ушел в город вместе с Клеандром.
301
I, 20.
302
I, 27.