Правда, сверх того, что мы ждали, постигла нас эта болезнь — лишь она была превыше всех предположений. Оттого-то, я знаю, отчасти еще сильнее ваша ненависть против меня. Но это несправедливо: ведь не стали бы вы вменять в заслугу мне какой-либо вашей удачи, если бы она была нечаянной. Что от божества, то следует принимать с сознанием неотвратимости сего, а что от врагов, то с мужеством: так водилось в нашем городе прежде, и не нужно этому препятствовать. Сознайте, что за то и пользуется государство наше величайшею славою у всех людей, что оно не склоняется перед несчастиями, что в войнах оно потеряло столько людей и трудов, но доселе сохраняет великую силу, память о которой будет вечной в потомстве, если даже мы теперь уступим: ведь всему в природе свойственна и убыль. Останется память о том, что мы, эллины, над эллинами больше всего властвовали, что в жесточайших войнах выстояли против всех врагов вместе и порознь и что город наш во всем был больше и богаче всех. И если нерадивый может порицать все это, то жаждущий деятельности сам будет соревновать нам, а не достигший столького — завидовать. А что нам приходится встречать и горечь и ненависть, это общая участь всех, кто притязает властвовать над другими. Но кто навлекает на себя зависть, стремясь к высшему, тот прав: ненависть держится недолго, блеск же в настоящем и слава в будущем вечно остаются в памяти людей. Так и вы ради прекрасного будущего непостыдным настоящим завоюйте с вашим рвением блеск и славу. С лакедемонянами не вступайте в переговоры и не показывайте вида, будто нынешние невзгоды вам в тягость; кто в бедствиях духом нимало не омрачается, а делом упорно сопротивляется, те и люди и государства бывают сильнее всех».
65. Такою речью Перикл старался унять раздражение афинян против себя и отвратить их ум от бедствий настоящего. И в общих своих решениях народ последовал его словам, не слал больше послов к лакедемонянам и упорнее стал вести войну: но частным образом все продолжали страдать — простой народ потому, что он потерял и то немногое, что имел, а сильные люди потому, что они лишились и сельских усадеб, и драгоценной утвари, и прочего богатого добра, а больше всего потому, что вместо мира была война. Все же и общее раздражение против Перикла прошло не раньше, чем он был наказан денежною пенею. Но прошло лишь малое время, как водится у толпы, и его снова выбрали в стратеги, доверив ему все дела: частное горе уже притупилось у каждого, а для общих нужд Перикл считался самым драгоценным человеком.
И действительно, пока он стоял во главе государства в мирное время, он вел его с умеренностью, блюл его безопасность и возвысил к наибольшему могуществу; а когда началась война, он и тут, как видно, предусмотрел всю ее важность. После этого он прожил лишь два года и шесть месяцев, а когда умер, то предвидение его о войне еще больше обнаружилось. В самом деле, Перикл утверждал, что афиняне выйдут победителями, если будут держаться спокойно, заботиться о флоте, не стремиться в войне к расширению владычества, не подвергать город опасности. Афиняне же во всем этом поступили как раз наоборот; да и в других делах, помимо войны, они действовали во вред себе и союзникам под влиянием личного честолюбия и личной корысти, и удайся им эти дела, весь почет и выгоды достались бы частным лицам, не удавшись же, они принесли пагубу в войне всему государству. Было это оттого, что Перикл, опираясь на свой ум и достоинство и, несомненно, будучи неподкупнейшим из граждан, свободно сдерживал народную массу, и не столько она руководила им, сколько он ею: так как он приобрел свое влияние, не прибегая к недостойным средствам, он никогда не говорил в угоду массе, но мог в своем достоинстве подчас и гневно возражать ей. Так всякий раз, когда он замечал в афинянах неуместную заносчивость и дерзость, он смирял их своими речами, доводя их до страха; а объятым неразумною боязнью он внушал им снова отвагу. По имени это было народовластие, на деле же власть принадлежала первому гражданину. А преемники Перикла были скорее меж собой равны, но каждый стремился стать первым и для этого угождал народу и вверял ему правление. Оттого-то, как обычно в государствах больших и владычествующих, сделано было много ошибок; среди них был и сицилийский поход, не удавшийся не столько из-за неверного мнения о противнике, сколько оттого, что, выслав войско, граждане уже не думали о помощи высланным, а в стремлении своем к руководительству народом заняты были личными нареканиями, ослабляя войско и внося впервые взаимную смуту в государственные дела. Однако, хотя и в Сицилии была потеряна большая часть флота и другие военные средства, и в городе происходили уже междоусобицы, [десять] лет еще афиняне выдерживали борьбу и с прежним врагом, и с примкнувшими к ним сицилийцами, и со все чаще отпадавшими союзниками, а потом и с сыном персидского царя Киром, 172что снабжал пелопоннесцев деньгами на флот; и сдались они лишь после того, как силы их были сокрушены внутренними раздорами. Вот насколько ошибся Перикл в своих расчетах, когда предсказывал афинскому государству столь легкую победу в войне с одними пелопоннесцами.
51. Тем же летом, по взятии Лесбоса, афиняне под начальством стратега Никия, сына Никерата, пошли против острова Минои, 174лежащего пред Мегарами: мегаряне, соорудив там башни, пользовались им как укреплением. Никий желал поставить там, поближе к Афинам, а не в Будоре на Саламине, сторожевой отряд, чтобы пелопоннесцы не могли, как бывало, тайком совершать оттуда нападения на трехрядных судах или слать пиратов и чтобы запереть подвоз к мегарянам. Прежде всего Никий, подступив с осадными машинами со стороны Нисеи, овладел двумя башнями, выступающими к морю, освободил вход в пролив между островом и сушей и укрепил остров со стороны материка, так как оттуда до острова было недалеко и легко могли подойти подкрепления по мосту через отмель. Все это было сделано в несколько дней; затем, оставив на острове укрепление и охрану, Никий с войском возвратился домой.
52. В ту же пору лета платеяне, оставшись без припасов и не имея сил долее терпеть осаду, сдались пелопоннесцам при следующих обстоятельствах. Пелопоннесцы шли приступом на стену, и платеяне не имели силы ее защитить. Лакедемонский начальник, поняв бессилие платеян, не пожелал брать город силою; таков был ему приказ из Лакедемона, чтобы если будет заключен мир с афинянами на условиях возвращения всего, что было взято в войну, то Платея как сдавшаяся добровольно не была бы возвращена. Он послал к платеянам глашатая с предложением: если они согласны добровольно сдать город лакедемонянам и принять их в судьи, то будут наказаны только виновные и не иначе, как по суду. Так объявил глашатай. Платеяне, обессиленные уже вконец, сдали город. В течение нескольких дней, пока из Лакедемона не явились судьи, числом пятеро, пелопоннесцы кормили платеян. Когда судьи прибыли, никакого обвинения против платеян выставлено не было; вызывая в суд, их спрашивали лишь одно: оказали ли они услуги в течение происходящей войны лакедемонянам с их союзниками? В ответ на это платеяне просили позволить им высказаться обстоятельнее и выставили защитниками Астимаха, сына Асополая, и Адкона, сына Эемнеста, проксена 175лакедемонян. Защитники выступили с следующею речью:
53. «Лакедемоняне, мы сдали вам город из доверия к вам и не на такой надеясь суд, а на более законный, не других желая судей, а только вас, в убеждении, что ваш суд будет самым справедливым. Теперь же мы опасаемся, что ошиблись и в том и в другом: не без основания мы подозреваем, что и суд пойдет о высшей мере наказания и что судьями вы окажетесь не беспристрастными. Мы заключаем так из того, что против нас не было выставлено предварительное обвинение, на которое мы должны были бы дать ответ (нам самим пришлось потребовать слова), и из того, что допрос ваш слишком краток: правдивый ответ на него будет нам приговором, ложный — уликою. Выхода нам нет нигде, и мы вынуждены сказать несколько слов прежде, чем идти навстречу опасности: так будет надежнее. Ведь промолчав, мы навлекли бы упрек, что могли бы высказаться и спастись. Помимо всего другого, тяжело нам и убеждать вас. Если бы мы не знали друг друга, то еще могли бы помочь себе указанием на то, чего вы не знаете. Но теперь нам предстоит говорить с людьми, которым все известно, и нас страшит не только то, что вы заранее признали наши заслуги ниже ваших и это вменили нам в вину, но также и то, что в угоду другим мы стоим уже перед готовым решением.