(16) Проксен беотиец еще подростком мечтал стать способным на великие дела; ради этого-то он и платил деньги Горгию леонтинцу. 231(17) Пробыв с ним некоторое время, он счел, что способен уже и повелевать, и, ставши другом первейшим мужам, отвечать вровень на их благодеянья, и тогда прибыл к Киру и принял участие в его предприятиях: так рассчитывал он добыть и громкое имя, и великое могущество, и много денег. (18) Но хоть он и стремился к этому весьма сильно, ясно было также и другое: приобретать неправым путем он ничего не хочет, но может всего достичь, поступая по правде и чести, а без них ничего не желает. (19) Потому начальствовать над людьми честными он мог, а вот внушать собственным воинам стыд или страх был неспособен, сам стыдился воинов больше, чем подначальные — его самого, и больше боялся неприязни воинов, чем воины — ослушанья. (20) Он думал, будто для того, чтобы и быть и казаться настоящим полководцем, довольно поступающих по чести хвалить и не хвалить поступающих бесчестно. Поэтому те из порядочных людей, что были с ним, его любили, а люди бесчестные затевали козни, зная, как нетрудно с ним справиться. Когда он погиб, ему было около тридцати лет.
(21) Менон фессалиец не прятал желания разбогатеть, и желанья властвовать, чтобы больше приобретать, и желанья почестей, чтобы получать с них больше выгоды; а дружить он стремился с теми, кто могущественней, чтобы за свои бесчестные дела не понести кары. (22) Чтобы добиться желанной цели, он самым коротким путем считал клятвопреступленье, и ложь, и обман, а бесхитростность и правдивость были для него все равно что глупость. (23) Было очевидно, что никого он не любит, а если объявляет себя чьим-нибудь другом, то, ясное дело, лишь затем, чтобы строить козни. Врагов он никогда не высмеивал, а со своими присными не говорил иначе, как с насмешкой. (24) На имущество врагов он не зарился, полагая, что трудно взять надежно охраняемое; а что до имущества друзей, то он считал, будто один только и знает, как легко его прибрать, коль скоро его не охраняют. (25) Кого он знал за вероломных и бесчестных, тех боялся, словно врагов во всеоружье, а благочестивых и верных правде старался использовать к своей выгоде, словно они лишены мужества. (26) И как другие гордятся благочестьем, правдивостью и честностью, так Менон гордился способностью обманывать, измышлять ложь, насмехаться над друзьями. Для него всякий, кто не мошенник, был неучем. А кому он хотел стать первым другом, тому клеветал на прежних друзей, считая, что так и нужно достигать своего. (27) Чтобы воины ему повиновались, он исхитрялся делать их сообщниками своих бесчестных дел. Почестей же и угождения он добивался, показывая свое могущество и готовность вредить. А кто покидал его, тот считал благодеяньем, что имел с ним дело и не был им погублен. (28) Насчет него можно еще обмануться в том, что не было явно; но есть еще вот что, и оно известно всем. Совсем юношей он добился от Аристиппа должности начальника над иноземными воинами, а у варвара Ариея, любителя красивых мальчиков, он стал своим человеком. И у него самого, еще безбородого, был любимцем Тарип, едва поросший пушком. (29) Когда греческие начальники, его сотоварищи, были казнены за участие в походе Кира на царя, он, виновный в том же самом, не был казнен; хотя и осужденный царем на ту же казнь, что и прочие начальники, он не был обезглавлен, как Клеарх и остальные, потому что это считается скорейшим родом смерти, но, изувеченный, прожил, говорят, еще год как преступник и только тогда нашел конец.
(30) Агий аркадец и Сократ ахеянин также были оба казнены. Над ними и на войне никто не насмехался за трусость, и в дружбе ни за что не упрекал. Обоим было от роду лет по тридцать пять.
I. (2) Когда старшие начальники были схвачены, а те младшие и те воины, что пошли с ними, погибли, греки впали в растерянность. Они думали о том, что стоят у самых царских дверей, а вокруг них повсюду множество враждебных народов и городов, где впредь никто им ничего не продаст; что до Греции расстоянье не меньше десяти тысяч стадиев, и проводника, чтоб указать дорогу, нет, и путь к дому преграждают посредине непереходимые реки; что варвары, вышедшие в поход с Киром, их предали, и ясно, что, оставшись одни и не имея союзной конницы, в случае победы они сами никого не убьют, а в случае поражения никто из них не уцелеет. (3) Думая об этом, все пали духом, и вечером почти никто не отведал хлеба, почти никто не разжег огня, и очень немногие той ночью вернулись в стан, — каждый лег, где пришлося, но спать никто не мог — от горя, от тоски по отчизне, родителям, женам, детям, которых не чаяли больше увидеть. В таком расположении духа все и отошли ко сну.
(4) Был в войске некто Ксенофонт из Афин: не будучи ни воином, ни старшим, ни младшим начальником, 233он шел с греками потому, что его пригласил Проксен, старинный его приятель, обещав ему, если Ксенофонт явится, дружбу Кира, который для него, Проксена, мол, больше, чем родина. (5) Прочитав письмо, Ксенофонт стал советоваться о поездке с афинянином Сократом. И Сократ, опасаясь, как бы город не поставил Ксенофонту в вину дружбу с Киром, который, как считалось, охотно помогал лакедемонянам в войне против Афин, посоветовал отправиться в Дельфы и спросить бога насчет поездки. (6) Явившись в Дельфы, Ксенофонт вопросил Аполлона, какому богу принести жертвы и молиться о том, чтобы совершить наилучшим образом задуманное путешествие и после множества подвигов вернуться невредимым. И Аполлон изрек, что жертвы нужно принести тем богам, каким положено. (7) Вернувшись, Ксенофонт поведал о прорицании Сократу. Тот, выслушав, упрекал его за то, что он не спросил сперва, лучше ли отправиться или остаться, а считая, что отправляться надо, пытал лишь, как успешнее совершить путешествие. А теперь, раз уж он так спросил, нельзя не делать, как велел бог. (8) Ксенофонт, принеся указанные богом жертвы, отплыл и застал в Сардах Проксена и Кира, готовых уже выступить в путь; здесь и свели его с Киром. (9) Так как Проксен упорно убеждал его остаться, то и Кир стал его убеждать, сказавши, что немедля по окончании похода отпустит его. А поход, говорил он, будет против писидийцев. (10) Так Ксенофонт вышел в поход, обманутый, но не Проксеном: тот не знал, что выступили против царя, как не знали и остальные греки, кроме Клеарха. Однако, когда дошли до Киликии, всем стало очевидно, что поход — на царя. Многие боялись предстоящего пути, но, пусть и нехотя, из стыда друг перед другом и перед Киром шли вместе с ним. Одним из таких был и Ксенофонт.
(11) При всеобщей безвыходности и он печалился вместе с другими и не мог спать, потом ненадолго задремал и увидел сон. Ему приснилось, будто раздался гром и гроза ударила в его родной дом, и от нее дом весь запылал. (12) От испуга Ксенофонт тотчас же проснулся и счел свой сон благоприятным, — потому что среди невзгод и опасностей увидел яркий свет, ниспосланный от Зевса, — но и пугающим, — потому что сон был от Зевса Царствующего 234и потому что вокруг повсюду пылал огонь, а значит, возможности уйти из подвластной царю страны не будет, ибо со всех сторон путь преградят неодолимые трудности. (13) К чему был этот сон, можно увидеть из случившегося потом, после сновидения. А произошло вот что. Сразу же по пробуждении Ксенофонта ему в голову пришла такая мысль: «Что же я лежу? Ночь проходит, а с рассветом скорей всего явятся варвары. Если мы попадем в руки к царю, — что избавит нас от позорной казни после того, как мы заплатим самую тяжкую пеню и вынесем самые страшные муки? (14) А о том, чтобы отбить врага, никто и не думает и не готовится к битве, все лежат, словно сейчас время предаваться покою. И я из каких городов ожидаю полководца, чтобы он все сделал? И до какого возраста самому мне ждать? Старше мне не стать, если завтра я сдамся врагу!»