LXVII. Римские солдаты, захваченные врасплох, испуганные, растерявшиеся, не знали, как быть. Дорогу к крепости, где хранились их знамена и щиты, преградил вражеский караул, дорогу к бегству — заблаговременно запертые ворота, а тут еще с крыш домов женщины и дети наперерыв метали камни и все, что ни попадалось под руку. Невозможно было ни уберечься от двойной опасности, ни — при всей храбрости и силе — оказать сопротивление слабейшим: отважные и ничтожные, мужественные и робкие гибли без разбора и без отмщения. В жестокой этой крайности, из города, замкнутого наглухо, из рук обезумевших от злобы нумидийцев невредимым среди всех италиков ускользнул только один — начальник отряда Турпилий. Вышло ли так по милосердию того, кто позвал его к себе, по тайному ли сговору или по случаю, мы в точности не выяснили; известно только, что его считают совершенно опозоренным, ибо в тяжкой беде он предпочел бесчестную жизнь ничем не омраченной славе.
LXVIII. Получив весть о событиях в Ваге, Метелл был до того опечален, что какое-то время не показывался на людях. Потом, когда горе смешалось с гневом, он приложил все усилия к тому, чтобы покарать преступление как можно скорее. На закате он выводит налегке легион, с которым проводил зиму, и всех нумидийских конников, каких удалось собрать, — тоже налегке, — и на другой день, около третьего часа,168 достигает равнины, окруженной низкими холмами. Здесь он сообщает воинам, измученным долгою дорогою и не желающим двигаться дальше, что город Вага не более чем в одной миле169 и что надо собраться с терпением и довершить начатый труд, чтобы отомстить за товарищей, людей настолько храбрых, насколько несчастных; кроме того, обещает он, их ждет богатая добыча. Видя, что солдаты воспрянули духом, он приказывает конникам скакать впереди, разомкнувшись пошире, а пехотинцам сомкнуться как можно теснее и скрыть знамена.
LXIX. Заметив приближающееся войско, жители Ваги решили сперва (как оно и было на самом деле), что это Метелл, и заперли ворота, но затем, когда увидели, что полей никто не разоряет и что впереди скачут нумидийцы, переменили суждение и с великою радостью поспешили навстречу. Но внезапно звучит сигнал, и всадники вместе с пехотинцами нападают на толпу, высыпавшую из города, а иные мчатся к воротам, иные захватывают башни: ярость и надежда на добычу были сильнее усталости. Таким образом, всего лишь два дня радовались вагийцы своему вероломству: большой и богатый город, весь целиком, стал жертвой возмездия и грабежа. Начальника караульного отряда Турпилия, который, как сказано выше, один-единственный спасся от гибели, Метелл потребовал к ответу, тот не сумел оправдаться и был осужден, высечен розгами и обезглавлен (он был гражданином Латия).170
LXX. В это время Бомилькар, который внушил Югурте мысль о сдаче (позже трусливо оставленную), попал к царю под подозрение и сам проникнулся недоверием к нему, а потому замыслил прямую измену, стал искать способа извести Югурту хитростью и не знал отдыха ни днем, ни ночью. Испробуя все средства подряд, он нашел союзника — Набдалсу, человека знатного, богатого, прославленного среди земляков и любимого ими, водившего войско большею частью отдельно от царя и исполнявшего обыкновенно все те дела, которые для Югурты, утомленного или же занятого чем-то более важным, были несомненно лишними; отсюда и слава этого человека, и его богатства. С обоюдного согласия назначили день покушения; прочее должно было определиться впоследствии, на месте, в зависимости от обстоятельств. Набдалса уехал к своему войску, которое, по приказу царя, держал среди римских зимних квартир — чтобы врагам неповадно было опустошать поля и деревни. Но затем, оробев перед тяжестью преступления, он не вернулся к сроку, и так как страх его грозил расстроить все, Бомилькар, стремясь довести начатое до конца и одновременно встревоженный робостью своего сообщника, — как бы тот не отказался от старого плана ради нового, — отправил ему с верными людьми письмо, в котором порицал его слабость и нерешительность, призывал в свидетели богов, которыми тот клялся, предупреждал, чтобы награду Метелла Набдалса не обратил в непоправимую для себя беду. Ведь конец Югурты близок, и весь вопрос в том, их ли мужеством будет он погублен или мужеством Метелла. А потому пусть Набдалса обдумает, что ему больше по душе — награда или казнь.
LXXI. Но случилось так, что, когда письмо доставили, Набдалса, утомленный, отдыхал, лежа в постели, и сперва слова Бомилькара исполнили душу заботой, а после, как часто бывает в часы сильной тревоги, он уснул. А был при нем один нумидиец, человек доверенный, надежный и близкий, посвященный во все его замыслы, кроме самых последних. Он слышит, что принесли какое-то письмо, и, в убеждении, что, как обычно, нужна его помощь — советом или же делом, — входит в палатку, берет письмо, которое Набдалса, засыпая, неосторожно положил на подушку у себя в головах, прочитывает, узнает о заговоре и спешит прямо к царю. Немного спустя Набдалса просыпается, не находит письма и, обо всем догадавшись, сначала пытается перехватить доносчика, когда же это не удается, приступает к Югурте с мольбою о прощении. Он уверяет, будто вероломство клиента предупредило собственное его намерение, плачет, заклинает дружбою и всей своею былою верностью не подозревать его в таком злодеянии.