– Вот забавно! – воскликнули абдеритки. – Быть черным, словно все твое тело обмазали смолой и при этом воображать себя красивой! Что за глупый народ! Разве у них нет художников, которые изобразили бы им Аполлона, Вакха, богиню любви и граций? Разве они не читали у Гомера, что руки Юноны – белые, ноги Фетиды – серебряные, а пальцы Авроры – розовые?[64]
– Ах, – возразил Демокрит, – у этих добрых людей нет Гомера. А если он у них и есть, то можно быть уверенным, что у его Юноны руки черные. Я ничего не слыхал об эфиопских живописцах. Но я видел там девушку, которая среди своих соотечественников стала причиной такого же бедствия, как дочь Леды[65] среди греков и троянцев. И эта африканская Елена была черней эбенового дерева.
– О, опишите же нам это чудовище красоты! – воскликнули абдеритки, испытывавшие по самой естественной причине бесконечное удовольствие от подобной беседы.
– Вам будет нелегко представить себе это. Вообразите полную противоположность греческому идеалу: рост грации и полнота Цереры,[66] черные волосы, но не распущенные по плечам длинные локоны, а короткие, курчавые от природы, как овечья шерсть. Лоб широкий и сильно выпуклый; нос, резко загнутый кверху и в середине слегка приплюснутый. Щеки круглые, как у трубача, рот большой…
(Филинна улыбнулась, чтобы показать свой маленький ротик).
– Губы очень толстые и вывернутые, и два ряда зубов как две нити жемчуга.
(Красавины разом прыснули со смеху по единственной причине – обнажить свои собственные зубы. Ибо что же тут было смешного?)
– А их глаза? – спросила Лисандра.
– О, они настолько малы и такого водянистого цвета, что я долго не решался назвать их прекрасными.
– Демокрит, кажется, предпочитает гомеровы воловьи глаза, – заметила Мирида, метнув насмешливый взгляд в сторону красавицы с большими глазами.
– Действительно, – ответил Демокрит с таким выражением лица, что и глухой мог понять, какой комплимент он ей сказал, – прекрасные глаза не кажутся мне слишком большими, а некрасивые для меня всегда слишком малы.
Красавица Лисандра бросила торжествующий взгляд на своих приятельниц и щедро одарила Демокрита сиянием своих очей, в которых светилось удовлетворение.
– Можно полюбопытствовать, что вы называете красивыми глазами? – спросила маленькая Мирида, заметно вздернувши носик. Взгляд прелестной Лисандры, казалось, ему говорил: ведь вы не затруднитесь дать ответ на этот вопрос.
– Красивыми глазами я считаю такие, в которых отражается прекрасная душа,[67] – сказал Демокрит.
Лисандра посмотрела растерянно, словно человек, услышавший что-то неожиданное, в чем он не может найти для себя ответа. «Прекрасная дута… – подумали все абдеритки. – Что за удивительные вещи привез этот человек из дальних стран. Прекрасная душа! Наверно, это еще мудреней его обезьян и попугаев!»
– Но все эти тонкости, – произнес толстый советник, – отвлекают нас от главного. Мне кажется, речь шла о прекрасной Елене из Эфиопии, и я хотел бы знать, что же такого прекрасного находят в ней эти добрые люди?
– Все! – ответил Демокрит.
– Но в таком случае они не имеют никакого понятия о прекрасном, – сказал ученый.
– Прошу прощения, – возразил рассказчик. – Так как эфиопская Елена была предметом мечтаний всех молодых людей, то отсюда следует, что она отвечала идеалу красоты, жившему в воображении каждого из них.
– Вы принадлежите к школе Парменида?[68] – спросил ученый, приняв вызывающую позу.
– Я принадлежу самому себе, весьма незначительному человеку, – ответил Демокрит, несколько смутившись. – Если вам не нравится слово «идеал», то разрешите мне выразиться иначе. Прекрасная Гуллеру – так звали черную красавицу, о которой мы ведем беседу…
– Гуллеру? – воскликнули абдеритки и начали, не переставая, хохотать.
– Гуллеру! Что за имя! Ну так что же с вашей прекрасной Гуллеру? – спросила остроносая Мирида таким тоном, который был трижды острей ее носа.
– Если вы когда-нибудь окажете честь посетить меня, – отвечал философ с самой непринужденной учтивостью, – то узнаете о судьбе прекрасной Гуллеру. А сейчас я должен сдержать обещание, данное этому господину. Итак, облик прекрасной Гуллеру…
(«Прекрасная Гуллеру!», повторяли абдеритки и смеялись снова, но Демокрит не прерывал своего рассказа).
– …вызвал, к несчастью, великую страсть у всех юношей страны. Это доказывает, что в ней видели красавицу.[69] Несомненно, ее считали красивой, и именно поэтому она не была уродливой. Эфиопы, следовательно, делали различие между тем, что казалось им красивым и некрасивым. И если десять самых различных эфиопов сходились в суждении о своей Елене, то это, видимо, происходило потому, что они имели одинаковые представления о красоте и уродстве.
– Это вовсе не доказательство, – сказал абдеритский ученый. – Разве не мог каждый из этих десяти находить в ней приятным что-то иное?
– Такой случай возможен, но он ничего не опровергает. Допустим, что один находил восхитительными ее маленькие глаза, другой – припухлые губы, третий – ее большие уши. Но и при этом можно предположить, что ее сравнивали с другими эфиопскими красавицами. Ведь и другие, как и Гуллеру, имели глаза, уши, губы. И если ее прелести считали прекрасней, то, следовательно, имелась определенная модель красоты, с которой сравнивали, например, ее глаза и глаза других эфиопок. Вот и все, что я хотел сказать о своем идеале красоты.
– Однако, – возразил ученый, – вы же не станете утверждать, что эта Гуллеру была самой прекрасной среди всех черных девушек, существовавших до нее, вместе с ней и после нее? Я имею в виду самой красивой в сравнении с той моделью, о которой вы говорили.
– Не вижу оснований, почему я должен бы это утверждать.
– Ведь могла же существовать и другая девушка, у которой были бы, например, глаза еще меньше, губы толще, уши еще больше?
– Возможно, насколько мне известно.
– В таком случае то же самое можно было бы допускать до бесконечности. Эфиопы, следовательно, не имели никакой модели красоты, или такая модель должна была бы обладать бесконечно маленькими глазами, бесконечно толстыми губами и бесконечно большими ушами?
«Насколько хитроумны абдеритские ученые», – подумал Демокрит.
– Когда я согласился, – сказал он, – что среди эфиопов могла существовать черная девушка, глаза которой были бы меньше, а губы – толще, чем у Гуллеру, то я вовсе не утверждал, что тем самым девушка эта должна казаться эфиопам красивей, чем Гуллеру. Прекрасное обязательно должно обладать определенной мерой, и то, что превосходит ее, так же далеко от прекрасного, как и то, что ее не достигает. Разве из того факта, что грекам нравятся большие глаза и небольшой рот, кто-нибудь осмелится утверждать, будто женщина с глазами в дюйм в поперечнике или с таким маленьким ртом, что в него едва проходит соломинка, должна считаться более красивой?
Разумеется, абдерит был сражен, и он это чувствовал. Но абдеритский ученый скорей удавится, чем признает свое поражение. Ведь здесь присутствовали Филинна, Лисандра и толстый, приземистый советник, а их мнением о своем разуме он особенно дорожил! И что стоило бы ему склонить их на свою сторону? Он, правда, не знал, как ему сейчас ответить. Но, твердо уверенный в том, что его еще осенит какая-нибудь блестящая идея, ученый муж скривил пока рот в усмешке, намекавшей на то, что он презирает доводы противника и намерен нанести ему решительный удар.
– Неужели, – воскликнул он таким тоном, словно этот тон уже был ответом на слова Демокрита,[70] – ваша любовь к парадоксам может завести вас столь далеко и заставить утверждать в присутствии этих красавиц, что описанная вами Гуллеру является Венерой?
– Вы забыли, – возразил весьма спокойно Демокрит, – что речь шла не обо мне и не об этих красавицах, а об эфиопках. Я ничего не утверждаю, я только рассказываю, что видел. Я описал вам красоту в эфиопском вкусе. Я не виноват, если греческое уродство считается в Эфиопии красотой. Не вижу никаких оснований становиться на чью-либо сторону и полагаю, что, вероятно, обе стороны правы.
64
Гомеровские характеристики богини утренней зари Авроры (Эос) – «с перстами пурпурными», Юноны (Геры) – «лилейнораменная», морской нимфы Фетиды – «среброногая».
65
67
Понятие «прекрасной души» как природной склонности к добру и предрасположенности к нравственному совершенствованию было в немецкой литературе впервые разработано Виландом (в романе «История Агатона»). Писатель опирался при этом на античную этику и на моралистическое учение Э· Шефтсбери. См. статью, с. 225–226.
68
Парменид из Элеи [
69
В юмористической форме Виланд затрагивает один из важных вопросов немецкой просветительской эстетики – об относительности понятий прекрасного и вкуса.