Гражданская война только-только отшумела, когда Джон Пим скончался и был погребен в Вестминстерском аббатстве с великими почестями, вполне им заслуженными, ибо англичане в большой мере обязаны своими свободами Пиму и Хэмдену. Графа Эссекса унесла хворь, которую он подхватил, чрезмерно разгорячившись во время охоты на оленя в Виндзорском лесу. И он тоже удостоился чести обрести вечный покой в Вестминстерском аббатстве. Как ни жаль, но приходится упомянуть, что архиепископ Лод умер на эшафоте, не дождавшись окончания войны. Суд над ним длился в общей сложности почти год, и поскольку доказать его измену не удалось, в ход снова пошли сомнительные уловки, которые так любят дурные короли, и был также издан билль, объявлявший его вне закона. Лод был человек пристрастный и злой, к тому же, вы знаете о его склонности отрезать уши и разрывать носы, в общем, бед он натворил пропасть, но ушел с миром и как мужественный старик.
Часть четвертая
Получив короля, парламент захотел побыстрее избавиться от своей армии: Оливер Кромвель обретал над ней все большую власть, прежде всего благодаря своей смелости и талантам, а также искренней приверженности пуританской религии шотландского толка, необычайно распространенной среди солдат. Епископов солдаты ненавидели не меньше папы, и все, до последнего рядового, барабанщика и трубача имели такую обременительную привычку заводить и бубнить до бесконечности молитвы, что по мне бы лучше умереть, чем служить в этой армии.
Итак, парламент был далеко не уверен, что оставшиеся без дела дела солдаты не обратят свои молитвы и свое оружие против него, и предложил большинство из них распустить, оставшихся послать в Ирландию на подавление мятежников, а в Англии почти никого не оставить. Но армия соглашалась на раздел лишь на своих условиях, а когда парламент попробовал действовать принуждением, защитила себя весьма неожиданным способом. Некий корнет по имени Джойс явился однажды вечером в Холмби-Хаус в сопровождении четырех всадников, вошел в покои короля, держа в одной руке шляпу, в другой — пистолет, и сказал королю, что приехал за ним. Король вполне охотно согласился ехать, но при условии, что утром его об этом попросят при всех. И вот, наутро, выйдя на ступени своего дома, он поинтересовался у корнета Джойса в присутствии солдат и стражи, присланных сюда парламентом, по чьему приказу его увозят. И корнет Джойс ответил:
— По приказу армии!
— Имеется ли у вас письменный приказ? — спросил король.
Джойс, указывая на четыре сотни своих всадников, сказал:
— Вот мой приказ.
— Что ж, — король усмехнулся, будто был доволен ответом, — я никогда прежде не читал подобного приказа, но, похоже, он разумен и вызывает доверие. Давно я не видел сразу столько красавцев и истинных джентльменов.
Короля спросили, где бы он хотел жить, и он ответил, что в Ньюмаркете. И они с корнетом Джойсом и четырьмя сотнями всадников поскакали в Ньюмаркет. Король опять с насмешкой заметил, что готов проехать без остановки столько же, сколько корнет Джойс или любой из его людей.
Король, как мне кажется, в общем-то поверил, что армия состоит из его друзей. Во всяком случае, так он сказал Фэрфаксу, — генерал этот с Оливером Кромвелем и Айртоном приехал уговаривать его вернуться в парламентское заточение. Король решил остаться, где был. Но армия, подступавшая все ближе и ближе к Лондону, в надежде запугать парламент и заставить его согласиться с ее требованиями, тащила короля за собой. Остается только сожалеть о том, что Англия оказалась во власти вооруженных солдат, однако король в этот влажный период своей жизни предпочел их более законной власти, попытавшейся его обуздать. Надо признать, солдаты обходились с королем уважительней и добрее, чем парламент. Они оставили при нем его слуг, не возражали против замечательных развлечений, которые него устраивали в разных домах, и позволили провести два дня с детьми в Кавешем-Хаусе, близ Рединга. А парламент был строг и разрешал королю только прогуливаться верхом и играть в шары.
И все-таки, если бы Карлу можно было верить, он бы мог спастись, и тому есть немало подтверждений. Ведь и сам Оливер Кромвель со всей определенностью сказал, что ни один человек не может быть спокоен за свою собственность, пока бесправен король. Он не испытывал к королю враждебности, присутствовал при его встрече с детьми и очень расчувствовался от этой жалостливой картины. Кромвель, рискуя утратить свое влияние в армии, часто виделся с королем, которого перевезли теперь в Хэмптон-Корт, и не раз беседовал с ним, прогуливаясь по длинным галереям и чудесным садам дворца. Но король, втайне возлагавший надежды на шотландцев, получив от них приглашение, туг же охладел к своим новым друзьям из армии, и стал доказывать офицерам, что им без него все равно не обойтись. Он одновременно обещал пожаловать титулы Кромвелю и Айртону, если те помогут ему вознестись на прежние высоты, и писал королеве, что намерен их обоих повесить. Чуть позже они признались друг другу, что узнали по секрету об этом письме, которое в означенный вечер должно было быть зашито в седло и доставлено в «Синего кабана» в Холборне отправки в Дувр. Переодевшись простыми солдатами, они приехали туда и выпивали во дворе гостиницы, пока не дождались всадника, в чьем седле, вспоротом их ножами, оно и впрямь отыскалось. У меня нет серьезных причин не доверять этому рассказу. Оливер Кромвель, это точно известно, говорил одному из преданнейших сторонников короля, что тот не заслуживает доверия, и он не берется отвечать, если с ним случится беда. Но и после того Кромвель, как и обещал, сообщил королю о тайных намерениях некоторый людей из армии захватить его. Мне кажется, он искренне хотел, чтобы король сбежал за границу, и избавил от хлопот себя и других. Оливеру в ту пору, слава богу, хватало забот с армией: в некоторый войсках против него и его соратников зрел настоящий мятеж, и он был даже вынужден пристрелить одного командира полка в назидание остальным.