Встреча состоялась под старым раскидистым вязом среди зеленой равнины Франции. Окончилась она ничем. Война возобновилась. Принц Ричард начал свое военное поприще, поведя войско против отца, но был обращен в бегство, и многие тысячи его ратников горько пожалели бы о том, что ввязались в эту преступную авантюру, если бы король не получил известия о вторжении в Англию шотландцев и не отплыл домой, невзирая на страшный шторм. Взаправду ли Генрих терзался мыслью, что все эти беды ниспосланы ему в наказание за умерщвление Бекета, или просто хотел поднять себя в глазах папы, который причислил Бекета к лику святых, а заодно и в глазах своих подданных, веривших, что даже истлевшие кости Бекета могут творить чудеса, — бог его знает. Очевидно одно: высадившись на английском побережье, король поскакал прямо в Кентербери. Когда же вдали замаячил собор, он спрыгнул с лошади, разулся и босой, с окровавленными ногами, доковылял до могилы Бекета. Там, в присутствии многочисленной толпы, он распростерся на земле, оглашая воздух стенаниями. Потом вошел в здание капитула и, обнажив плечи и спину, подставил их для бичевания восьмидесяти священникам, которые, подходя один за одним, хлестали его узловатыми веревками (смею думать, не слишком больно). Случилось так, что в тот самый день, когда король разыгрывал перед народом этот чудной спектакль, шотландцы были наголову разбиты. Обрадованное духовенство не преминуло приписать победу примерному покаянию государя. Удивительная штука: как только Бекет отбыл в мир иной, поповская братия воспылала к нему необычайной любовью — хотя искренне его ненавидела, пока он был жив.
Пользуясь тем, что вышеописанные неотложные дела задержали короля дома, граф Фландрский, стоявший во главе гнусного заговора принцев-ослушников и их иноземных друзей, осадил Руан, столицу Нормандии. Однако король, невероятно стремительный во всех своих действиях, оказался у стен Руана раньше, чем кто-либо счел возможным его отъезд из Англии. Тут он так разделал названного графа Фландрского, что заговорщики запросили мира. Негодные сыновья его Генрих и Готфрвд покорились родительской власти. Ричард сопротивлялся еще шесть недель, но, теснимый из крепости в крепость, тоже склонил голову перед отцом, и тот его простил.
Простить этих недостойных принцев значило дать им передышку для подготовки нового предательства. Они были лживы, вероломны и бесчестны, как распоследние жулики. Через год принц Генрих опять взбунтовался, и опять был прощен. Еще через восемь лет принц Ричард выступил против старшего брата, а принц Готфрид бесстыдно заявил, что братья никогда не придут к согласию, если не объединятся против родителя. Спустя год после их примирения, которому поспоспешествовал король, принц Генрих вновь возмутился против отца, и вновь склонился перед ним, присягая в верности, и вновь был прощен, и вновь восстал вместе с Готфридом.
Но этому вероломному принцу пришел скорый конец. Он тяжко занемог в одном из городов Франции и, терзаемый угрызениями совести, послал гонцов к государю-батюшке, умоляя его приехать повидать сына на смертном одре и в последний раз даровать ему прощение. Великодушный Генрих, никогда не державший зла на чад своих, собрался было в дорогу, но его приближенные, зная коварство принца, заподозрили подвох и внушили королю, что, доверяясь такому предателю, хоть и родному сыну, он рискует жизнью. Поэтому король остался дома, а в знак прощения послал умирающему перстень с собственной руки. Принц осыпал перстень поцелуями и облил слезами, сокрушаясь о том, каким дурным, злым и недостойным он был сыном. Засим он обратился к стоявшим вокруг священникам со следующими словами: «О, обвяжите меня вервием, стащите с постели и бросьте на ложе из пепла, чтобы я мог умереть в покаянии с молитвой на устах!» И так принц Генрих умер двадцати семи лет от роду.