После этого король совсем распоясался. Герцог Ланкастерский, отец герцога Херефордского, скончался вскоре после отъезда сына, и король, несмотря на то, что торжественно обещал этому сыну сохранить за ним родительские имения, буде они перейдут к нему во время изгнания, тут же захапал их все, как самый настоящий вор. Судьи до того перед ним трепетали, что не постыдились признать эту кражу справедливой и законной. Его алчность не знала границ. Он под пустым предлогом обвинил в нарушении закона сразу семнадцать графств только ради того, чтобы собрать с них пеню за непослушание. Короче говоря, Ричард самоуправничал напропалую и так мало озабочивался недовольством своих подданных, — хотя даже придворные подхалимы уже шептали ему: «Оно зреет», — что выбрал именно этот момент для похода против Ирландии.
Едва он покинул Англию, оставив регентом герцога Йоркского, как его двоюродный брат Генрих Херефордский явился из Франции, чтобы потребовать назад то, что у него столь нагло отобрали. Опального герцога тут же поддержали два великих графа Нортумберлендский и Уэстморлендский, и его дядя регент, видя непопулярность короля и сильное нежелание армии воевать против Генриха, отвел королевскую рать к Бристолю. Генрих прошел со своим войском из Йоркшира (где он высадился) в Лондон и оттуда махнул вслед за дядюшкой. Соединенными силами — как осуществилось это соединение, не вполне понятно — они подступили к Бристольскому замку, куда трое вельмож спрятали маленькую королеву. Замок сдался, и трое вельмож были преданы смерти. Потом регент задержался в Бристоле, а Генрих двинулся в Честер.
Все это время штормовая погода не позволяла королю узнать о случившемся. В конце концов дурная весть была доставлена ему в Ирландию, и он выслал вперед графа Солсбери, который, сойдя на берег в Конвее, собрал валлийцев и целые две недели ждал прибытия короля. К исходу этого срока валлийцы, и поначалу надо думать, не рвавшиеся в бой, совсем расхолодились и разбрелись по домам. Когда король, наконец, пристал к английскому побережью, то с корабля вместе с ним сгрузилось порядочное войско, однако быстро разбежавшееся.
Полагая, что валлийцы все еще в Конвее, он переоделся в сутану священника и поспешил туда со своими двумя родными братьями и немногими приспешниками. Но валлийцев там не оказалось — только Солсбери и сотня воинов. Ввиду такой беды королевские братья Эксетер и Суррей вызвались ехать к Генриху чтобы выспросить, каковы его намерения. Преданный Ричарду Эксетер был брошен в тюрьму. Неверный Суррей убрал со своего герба оленя, эмблему короля, и заменил его розой, эмблемой Генриха. После этого королю без дальнейших расспросов стало ясно, каковы намерения Генриха.
Падший король, покинутый всеми, — сжатый кольцом недругов и тисками голода, — ткнулся туда, ткнулся сюда, сунулся в один замок, сунулся в другой замок, чая раздобыть еды, но нигде ничего не нашел. Тогда он в унынии приплелся назад в Конвей и отдался в руки графа Нортумберлендского, который приехал от Генриха якобы переговоров — в действительности же того, чтобы его пленить. Этот граф, чьи воины скрывались неподалеку, препроводил Ричарда во Флинтскую крепость, где его двоюродный брат Генрих вышел ему навстречу и преклонил перед ним колено как перед монархом.
— Дражайший братец Ланкастер! — вскричал король. — Какое счастье видеть тебя дома! (Знамо дело! Да только куда большим счастьем было бы видеть братца Ланкастера в цепи или без головы.)
— Государь! — заговорил Генрих. — Я воротился раньше положенного срока, но, ежели вы соизволите приклонить слух свой, я изъясню, почему на это дерзнул. Ваши подданные горько плачутся, что вот уже двадцать два года вы немилосердно дергаете бразды правления. Теперь, с Божьего благословения, я помогу вам их держать.
— Дражайший братец, — отвечал жалкий король, — мне угодно все, что угодно тебе.
Туг грянули трубы, короля взгромоздили на какого-то одра и отконвоировали в Честер, где заставили издать указ о срочном созыве парламента. Из Честера его повезли в Лондон. В Личфилде он выпрыгнул из окна в сад, пытаясь бежать, однако был изловлен, отправлен дальше и заключен в Тауэр. Никто не жалел Ричарда, и весь народ, чье терпение он истощил, осыпал его бранью. Рассказывают, будто даже Ричардова собака отстала от своего хозяина, ведомого в тюрьму, и, подбежав к Генриху принялась лизать ему руку.