Такие выводы на этих путях субъективистского примата возникают сами собой. Ведь все дело в том, что античное мышление, кроме одного случайного, кратковременного, да и то непоследовательного, заскока у софистов, совершенно не было способно к более или менее длительному отрицанию объективной действительности. Всякая субъективная позиция у античного мыслителя всегда обязательно заканчивалась также и объективными выводами, без чего греки вовсе не были бы стихийными материалистами, как это мы о них сейчас думаем. Правда, объективный мир в этих условиях уже не принимался в своей глобальной и непродуманной данности. Он здесь выступал уже со своей продуманной стороны, уже в виде осуществления тех или иных вечных закономерностей, уже в своей смысловой структуре. Другими словами, это было уже объективизмом с весьма сильными имманентно-субъективными конструкциями. Это нисколько не мешало объективному миру оставаться самим собой; но это требовало резкого различия того, что в мире является подлинно познаваемым и закономерным, и того, что является уже непознаваемым и лишенным всякой закономерности.
Поэтому, как мы уже упоминали, с нашей стороны всегда встречало самую резкую критику изложение стоической натурфилософии в стиле традиционного пантеизма и даже какой-то языческой теодиции. Стоический логос, конечно, являлся прежде всего картиной разумного и закономерного устройства космоса; а так как этот логос в традиционных изложениях ничем не отличался от первоогня, то и получалась сама собой обычная досократовская пантеистическая вселенная, в которой ровно ничего не было специально стоического. Ниже мы увидим, что вся оригинальность стоической натурфилософской эстетики как раз и заключалась в неспособности логоса одолеть собою веления судьбы и что такую оригинальность стоического логоса только и можно объяснить его абстрактно-субъективистской и потому достаточно слабой значимостью. Красота, по учению стоиков, это всегда есть ярко и четко очерченная структура бытия, которая в конце концов становится даже предметом самодовлеющего и бескорыстного (adiaphoron) удовольствия, однако всегда на фоне неумолимой и часто трагической судьбы. Красота у стоиков и логична, и провиденциальна, и фаталистична, а поэтому самому и глубинно трагична, причем все это совершенно одновременно.
4. Дифференцированность эстетического сознания
Наконец, лучшие исследования раннеэллинистической эстетики свидетельствуют еще о необычайной дифференцированности эстетического сознания в ту эпоху. Это, как мы видели, касается и теоретической эстетики и практически-искусствоведческой. Теоретическая эстетика данных веков дала длинный ряд весьма глубоких и выразительных изображений отдельных типов эстетического сознания. В настоящее время надо уметь их тщательно излагать и анализировать. Что же касается искусствознания, литературной теории или риторики, то тут перед нами такие огромные материалы, что сейчас даже не представляется возможным все их охватить. Однако приступить к этому уже давно пора; и в дальнейшем мы должны попытаться сделать в этой области то, что возможно.
5. Ограниченность эстетики раннего эллинизма
Таковы предварительные выводы, которые мы могли бы сделать на основании изучения историко-эстетической литературы, относящейся к эллинизму. Нельзя не видеть огромных достижений такой эстетики. Но нельзя не замечать также и глубоких провалов такой эстетики в сравнении с классической эстетикой. Ведь надо все время помнить, что перед нами здесь та ступень эстетического сознания, которую мы назвали абстрактно-субъективной. Ее абстрактность заключается в том, в чем и абстрактность классической объективистской эстетики. Последняя, как мы хорошо знаем, слишком упорно базировалась на объективном понимании мира и его красоты, так что человеческий субъект был только результатом этих абстрактно-всеобщих построений объективного миропорядка. Что же касается раннего эллинизма, то тут, наоборот, слишком упорно базировались на субъективном самочувствии человека, а все объективное оказывалось только результатом и завершением субъективно-человеческого мышления и переживания. Но и объект, взятый вне самостоятельного существования субъекта, и субъект, взятый вне самостоятельного существования объекта, одинаково абстрактны. В одном случае красота в основном есть красота космоса, а человеческий субъект только снизу и только слабо к ней приобщается. В другом же случае красота есть в основном благоустройство внутренних переживаний человека, а объективно-космическая красота признается только в меру присутствия ее в глубинах человеческого субъекта. Вот почему для преодоления обеих абстрактных позиций в эстетике понадобилось несколько веков, которые были представлены многовековым античным неоплатонизмом.