В гомеровском искусстве имеется много черт, не являющихся специфической особенностью греческого эпоса и свойственных также и эпическому творчеству других народов; но нигде художественные возможности примитивного реализма не нашли такого яркого воплощения, как в гомеровских поэмах.
И, наконец, то, что ставит «Илиаду» и «Одиссею» на совершенно особое место среди эпопей мировой литературы, это — жизнеутверждающее и гуманное мировоззрение. Мрачные суеверия первобытного общества, как например колдовство или поклонение мертвым, в поэмах преодолены. Варварский обычай надругательства над трупом врага осуждается как бесчеловечный. С одинаковой любовью в «Илиаде» обрисованы обе враждующие стороны, и, наряду с восхвалением военной удали ахейцев, даны трогательные образы защищающих свою родину троян. Поэмы прославляют доблесть, героизм, силу ума, человечность, стойкость в превратностях судьбы; и если в это утверждающее восприятие бытия вливаются скорбные ноты при мысли о краткости человеческой жизни, то сознание неизбежности смерти порождает у человека лишь желание оставить по себе славную память.
«Илиада», кн. 12, ст. 322 — 328.
Гомеровские поэмы — народные поэмы не только в том смысле, что всеми своими корнями уходят в греческий фольклор; в своих образах они воплощают наиболее ценные черты греческого народа, определившие его исключительную роль в истории культуры. Создавшись в малоазийской Ионии, они быстро распространились по всей территории Греции, сделались своего рода «библией» греков, служили основой воспитания все время, пока существовало античное общество. Когда грек произносил слово «поэт» без всяких дальнейших пояснений, он разумел Гомера. Идеальные образы античного грека были предвосхищены на заре зарождения античного общества, в гомеровском эпосе.
Высоко ценившееся в античности гомеровское искусство было совершенно забыто средневековым Западом. Непосредственное знакомство с Гомером имелось в Средние века только в Византии, и западноевропейский эпос испытал лишь косвенное воздействие гомеровских поэм, через «Энеиду». Вергилия. На западе они становятся известными со второй половины XIV в. (Петрарка, Бокаччо), а значение фактора литературной жизни приобретают лишь с конца XV в. Поэты XV — XVI в. (Боярдо и Ариосто в Италии, Спенсер в Англии, Ганс Сакс в Германии) неоднократно используют сказочно-фантастические элементы «Одиссеи». Формулируемый в конце XVI в. лозунг «единства» эпической поэмы вызывает большой интерес к «Илиаде», например у Торквато Тассо в его поэме «Освобожденный Иерусалим» (1575), особенно в позднейшей редакции этой поэмы «Завоеванный Иерусалим» (1593). Однако для придворного общества периода абсолютизма гомеровские поэмы казались недостаточно «пристойными» и «величественными» из-за не всегда почтительного отношения к богам и героям, простоты гомеровских нравов (царевна Навсикая, сама стирающая белье, «божественный» свинопас Эвмей и т. п.), «грубого» стиля и «низменных» сравнений: так, ни один из переводчиков «Илиады» до средины XVIII в. не решился передать место из 11-й книги (ст. 558 — 569), где медленно отступающий Аякс сравнивается с упрямым ослом. Классицизм XVII в., особенно французский, отдавал предпочтение «Энеиде» перед гомеровскими поэмами, и гомеровские сюжеты разрабатывались в обычном для этого времени стиле (например Фенелон «Приключения Телемака», 1694). Гораздо выше они ценились в Англии, как естественное произведение «гения», и эта оценка еще более повысилась, когда буржуазная струя в литературе XVIII в. создала интерес к народной поэзии. «Естественность» и «невинность» гомеровских нравов вызывали восхищение теоретиков буржуазной литературы.
Вслед за англичанами Гердер определяет Гомера как «народного поэта» («Голоса народов», 1778) и превозносит гомеровские поэмы за господствующее в них настроение радостности и гуманности. Эта новая оценка Гомера, принесенная «неогуманизмом», становится затем господствующей. Для Гнедича «красоты поэзии гомерической, .. всемирные и вечные, как природа и сердце человека», проистекают от «простоты и силы». «Гомер и природа одно и то же». Гоголь провозглашает «Одиссею» «решительно совершеннейшим произведением всех веков», сокровищницей «младенчески-прекрасного, которое (увы!) утрачено, но которое должно возвратить себе человечество, как свое законное наследство». Проблемы, возникающие из этой новой оценки, нашли классическое выражение в заключительных словах рукописи Маркса, предназначавшейся как введение к его труду «К критике политической экономии».