Сгущенное молоко, экстрагированное мясо, яичный порошок, консервированные фрукты и сардины в масле стоят в одном ряду с другими причинами, благоприятствующими распространению холостой жизни. Не надо заводить жену, чтобы она сварила яйцо. Уже в 1806 году Каде-де-Во называл «заведениями для холостяков» кафе, промерзающие ночью и согревающиеся утром теплом ламп. Безбрачие стало синонимом отказа от сложностей домашнего обихода. Другое, более серьезное следствие: обилие мужчин-холостяков приводит к обилию работающих женщин. «Равноправие мужчин и женщин, прошу это отметить, не причина, а следствие. Претензии женщин вполне обоснованы, но следует заметить, что они не могут считаться естественными для нормально развивающегося общества и свидетельствуют о глубокой социальной болезни!»[371] К яичному порошку добавились и другие новинки, которые, как мы наивно считали в 1960-е годы, призваны освободить женщину. Сейчас они освобождают от хлопот холостяка; как поведал мне один их них: «посудомоечная машина — это самое главное достижение мужчины». Вот что говорит Кэндес Бушнелл, чья книга «Секс в большом городе» стала библией нью-йоркских холостяков конца XX века: «Мне следовало устроить свою жизнь как можно раньше, ибо нет ничего проще, чем остаться в Нью-Йорке одинокой. Теперь пути назад нет».[372]
Оставив в стороне шутки, признаем, что если комфорт и не породил холостую жизнь, то он сделал ее возможной, так как избавил человека от повседневных домашних забот, обилие которых некогда побуждало мужчин вступать в брак. Старых холостяков XVIII века упрекали в том, что они не могут заставить слуг относиться к себе с уважением; теперь слуги не нужны. Взять, например, приготовление еды. Вспомним кузину Бетту и кузена Понса: одна постоянно обедает в городе, другой напрашивается на обед к родственникам, чем их очень раздражает. Леон Шлейтер, герой Жоржа Дюамеля, «питался в посредственных заведениях, к чему вынуждала его холостая жизнь, пренебрежение собственными нуждами и строгость политических взглядов».[373] Сегодня же холостяки просто берут продукты с полки в супермаркете. Будем ли мы удивляться, что большие города притягивают холостяков? В одном только Нью-Йорке их три миллиона — треть населения.
Жизнь холостяков-горожан XX века отличается от жизни в XIX или XV веках. Обилие холостяков среди горожан было некогда связано с потребностью города в слугах и рабочих. Вплоть до Второй мировой войны в Париже существовал устойчивый образ холостяка, живущего в номере гостиницы или в комнате для прислуги. Как следствие — развитие сферы обслуживания, которое в свою очередь вызвало новый приток молодых холостяков, по преимуществу в высших кругах общества.
Перепись 1968 года фиксирует в Париже избыток женщин, готовых вступить в брак (незамужних, разведенных, вдов), количество которых превышает количество мужчин на 11,33 %, в то время как по остальной Франции наблюдается избыток мужчин, готовых вступить в брак (0,46 %).
«Множество женщин в возрасте от 15 до 30 лет переезжают в город, что само по себе способствует увеличению числа рабочих мест для них».[374] Однако они не выходят замуж — не из-за бедности, а из стремления к социальному преуспеванию. Очевидно различие между незамужними горожанками и жительницами деревни. По результатам той же переписи, среди высококвалифицированных специалисток старше 50 лет 27 % незамужних. А среди крестьянок — 6 %. У мужчин того же возраста холостые составляют 4 % среди высококвалифицированных специалистов и 33 % среди крестьян. «Показатель супружества для мужчин возрастает в прямой зависимости от уровня доходов и квалификации; для женщин зависимость обратная».[375] С этим убеждением согласны и англосаксонские романистки, описывающие жизнь одиноких, но блестящих женщин в больших городах: Нью-Йорке («Секс в большом городе» Кэндес Бушнелл) или Лондоне («Злоключения Тифани Трот» Изабель Вульф). Чем выше поднимается женщина по социальной лестнице, тем стремительнее бегут от нее мужчины. Может быть, мужчины боятся, что их супружеский авторитет не выдержит соперничества с «генеральной директоршей»?
Что касается холостяков-рабочих, появившихся в огромных количествах в XIX веке, когда начался массовый исход из деревни в город, то в XX веке их образ существенно изменился. Во-первых, теперь они селятся по преимуществу не в самом городе, а в пригородах, а во-вторых, приезжают не столько из деревни, сколько из развивающихся стран.
373
Georges Duhamel,
374
Pierre Longone, «Paris, ma grande ville»,
375
Pierre Longone, «Le mariage en question»,