Анализ этого явления выходит за рамки нашего исследования, хотя он и связан с распространением моды на холостую жизнь. Следовало бы связать его с постепенным обретением права на интимную жизнь и преодолением стыдливости, о чем я писал в других книгах. Прошлые века внесли новые ощущения и проблемы в жизнь супружеской пары, не случайно именно в XVIII веке, открывшем в культуре частную жизнь, стали так много говорить о холостяках. С тех пор стыдливость стала все более распространяться в супружеской жизни. Чего стоит рекомендация Ребу (1936) комкать бумагу, сидя в туалете, чтобы заглушить неприятные звуки. Оказалось, что при совместной жизни даже самые простые отправления связаны с затруднениями. Если нельзя облизать свой нож, прежде чем засунуть его в банку с «нутеллой», к чему такая семейная жизнь? Нынешнее поколение пытается решить этот вопрос.
Но проблема выходит далеко за рамки бытовых лишений, неизбежных в супружеской жизни: «Холостяк не только получает мелкие удовольствия (объедается шоколадом или допоздна валяется в постели), он самостоятельно управляет собственной жизнью. Это полный переворот в сознании, соответствующий перевороту в истории, который наконец позволил каждому из нас стать единоличным хозяином своей судьбы. Такое чувство само по себе опьяняет».[401] Рост количества холостяков связан, таким образом, с усилением индивидуализма. К индивидуализму человечество медленно движется с начала веков, но он окончательно утвердился в западной цивилизации совсем недавно.
Историки и социологи считают, что лишь с XVIII века в обществе появляется устремленность к счастью, причем к счастью, свободному «от груза неизбежных обстоятельств и случайностей», и личность высвобождается из коллектива. Конечно, такое утверждение нуждается в оговорках и уточнениях, но не случайно стремление к холостой жизни проявляется именно в век философии, в эпоху, когда Разум приходит на смену Богу «как ключ свода, венчающий всю постройку». Понятие личности становится «полюсом общественной перестройки».[402] Представление о счастье не возникло внезапно, но именно в эту эпоху оно приобрело совершенно иной масштаб. Мистическое счастье самоуглубления, счастье преуспевания: семейного или профессионального, исчисляемого количеством детей или денег — уступает место индивидуальному счастью, условием которого является свобода, а мерилом — комфорт (понятие, родившееся именно тогда). Формирование государств в XIX–XX веках оказалось тесно взаимосвязано с перестройкой традиционных сообществ и введением личностной идентификации. Появление в конце XVIII века «книжки рабочего», предшественницы удостоверения личности и паспорта, стало символическим свидетельством того, как повысилась роль государства в определении общественных связей.
Семейные структуры долго еще сопротивлялись тяге к индивидуализму, но право на свободу уже утвердилось в умах людей и на фронтонах мэрий. Следовало лишь найти, к чему именно приложить усилия. «Если в сознании многих брак по-прежнему остается неотделим от понятия успешной социализации, он уже не так тесно связан с понятием счастья, так как счастье обретается то в браке, то в свободе».[403] Право на счастье — первое право личности, освободившейся от изначальных предрассудков, от уз религии и семьи. Религия и семья говорили о счастье в недостижимом будущем: личное счастье в ином мире, счастье родовое, воплощенное в далеких потомках. И та и другая здесь и сейчас требовали жертв во имя того далекого счастья. Революция XVIII века, быть может, в том и состояла, что человек захотел стать счастливым. «Наивысшее занятие человека и наибольшее, к чему он должен стремиться, — стать счастливым», — написал Вольтер в 25 лет.[404]
Не будем осуждать философов. Плод созревает не по воле того, кто его собирает. Движение от коллективного к индивидуальному и от жестких правил к свободе шло неуклонно. Общественная ячейка медленно освобождалась от племенных законов и шла к личностным. В первобытных культурах племя живет и действует совместно, личность принимается в расчет лишь как часть целого. В таком обществе каждому отведена своя роль, возможность выбора сведена к минимуму, интересы коллектива стоят выше интересов личности, и груз обязанностей перед обществом еще усиливается страхом перед строгими богами или неизбежностью стихийных бедствий. Античные города с их агорами или форумами, с казармами для юношей и гинекеями для девушек, как в Спарте, в чем-то сохранили древний принцип функционирования общества.
403
Arnaud, 1990, p. 15. О «перевороте представления о мире» в XVIII веке см. Kaufmann, 2001, р. 24. Кауфман опирается в основном на работу: Marcel Grachet,
404
Voltaire,