Мутно-желтые глаза Полин полыхали напалмом злобы.
– Я, блядь, воняю… А эта черномазая? А? Она, блядь, все испортила, ебаная дрянь… Я, блядь, стала посмешищем из-за нее, надо мной все скалятся. Моя невестка – уторченная черномазая блядь…
– Заткнись, сука старая! Вон отсюда, убирайся! Ты, кретинка, убирайся отсюда, пока я тебя не искалечила, живо!
– Я найду на тебя управу, ты напала на меня. Верно, Бобби? Ты поранила меня, я вызову полицию…
Я рассмеялась. Хотя ничего веселого не было.
– Давай, вызывай. И что ты им скажешь, а? Что ворвалась сюда, выкрикивая грязную расистскую брань в адрес больной женщины? Что я пыталась тебя остановить? Давай, мерзкая дрянь, позвони и посмотрим, кого они заберут.
Смутившись, она ненадолго заткнулась. Ее лицо с розовым следом моей руки, отпечатавшимся на ее щеке, будто старое клеймо, казалось, сморщилось в тысячи морщин, ее желтые глаза с частоколом густо намазанных ресниц наполнились скорыми, маслянистыми слезами алкоголички. Она застонала и кинулась в объятья Бобби.
– Я тебя ненавижу, слышишь? Ненавижу тебя, с-сука железная, гвозди из таких куют! Это не твой мальчик пропал, мой сын, мой малыш, связался с такими, как она… Они все рассказали в газете, я больше не могу высоко держать голову, теперь весь мир знает, какая она… Бобби, Бобби, отвези меня домой, ох-ох-ох…
Бобби тощими руками обнял ее дрожащие формы. Он посмотрел на меня, его глаза казались огромными из-за толстых захватанных очков.
Он заговорил. Впервые в жизни я услышала его голос.
– Вы не должны с ней так поступать. Вы жестокая. У вас нет чувств. А она нежная. Вы ничего не понимаете.
Он нежно повел громко рыдающую Полин; любовь светилась на его лице. Бедный одураченный Бобби, преображенный любовью. Я почувствовала острый укол вины, адреналин улетучивался. Я уже готова была сказать ему что-нибудь, когда Полин развернулась и плюнула мне в лицо, как кобра.
– С-сука, – прошипела она, – я с тобой разделаюсь или с ней… погоди у меня, я спалю эту сраную дыру вместе с ней, вы все еще…
Вытерев густой вонючий плевок со щеки, я бросилась вперед и вытолкнула их, захлопнув и заперев дверь. Я стояла в коридоре, трясясь и пытаясь поднять с пола Мартышку, вытереть его окровавленный нос, и тут услышала – услышала чье-то слабое дыхание. Я обернулась.
– Она ушла, Билли? Я так боялась ее все эти годы… – Джас хрипло дышала, стоя в дверном проеме, уцепившись за дверь, как тощий задыхающийся паучок.
– Джас, милая, забудь о ней, я с ней разобралась, пошли, возвращайся в…
Она посмотрела на меня большими глазами в замешательстве, и внезапно ужасный звук, похожий на кашель, только хуже, плотный, мокрый, рвущийся звук сотряс все ее существо, и тонкая струйка крови брызнула изо рта, растекаясь по подбородку, забрызгав ее худую шею. Она подалась вперед, падая в обморок; я бросилась к ней и подхватила, прежде чем она упала на пол.
Мартышка завизжал, как заяц, запутавшийся в колючей проволоке, панически, пронзительно, хотя это мне следовало бы вопить, но я была слишком занята, пытаясь поднять Джас, не сблевав от вида и запаха теплой крови, которая пропитала мою майку, и дотащить ее до дивана.
Безумная суета медиков, толпа снаружи… Они плевались, язвили и швырялись пивными банками. Я смотрела на них с какой-то болезненной отстраненностью, видела их круглые, вопящие рты и расплывающиеся лица, смазанные, как на недосушенной картине. Поздние пастельные наброски Дега: яркие, нереальные моментальные снимки Ада. Некоторые лица я знала: девушка с крашеными белыми волосами – Мэнди, живет тремя этажами ниже, вечно одалживает молоко; тощий тщедушный парень в грязных, не по размеру больших джинсах, сползающих с бедер, – Гэз, он восхищался Натти, когда был ребенком. Теперь их объединила эта травля, все бутылки молока, дружеские приветствия и позаимствованные диски забыты. Вся их человеческая сущность забыта. Ужасная печаль на мгновение затопила сердце; их жизни были так дерьмовы и ничтожны – вот почему они жаждали хоть какого-то развлечения.
Но печаль не помогала делу, когда пришлось проталкивать Джас, Мартышку и фельдшеров сквозь град отбросов, плевков и грязной брани. Затем тряская, ужасная поездка в «скорой помощи» с Джас, накрытой кислородной маской, и встревоженной, но симулирующей бодрость медсестрой. С нами ехал Мартышка, рыдающий, как ребенок, и дрожащий, как побитая дворняжка; он был лишним, но оставить его тоже было нельзя. Затем больница и диагноз, в который я никак не могла поверить.