Вполне вероятно, что в результате всех этих перемен культовые действия, прежде ограничивавшиеся жертвоприношениями, становились все более сложными и разнообразными, пока наконец не приобрели характер празднеств. Появился и вспомогательный персонал — музыканты, танцовщики, гончары, кузнецы, повара и т. п. Все они обслуживали бога и его жреца, отправлявшего культ и выполнявшего некоторые другие функции.
Так первые скромные храмы Южной Месопотамии, появившиеся в период убайдской культуры, положили начало процессу, который в раннеисторическую эпоху закончился формированием государства. Тем же путем шло развитие Центральной Месопотамии, у истоков которого стояла также убайдская культура. Здесь особенно интересный материал принесли раскопки в Тепе-Гавре, вблизи Мосула, где полевые исследования проводили две американские экспедиции — А. Спейзера (1935) и А. Тоблера (1950). В итоге мы имеем цельную, без лакун картину развития поселений от VI до III тысячелетия до н. э. В древнейших слоях найдены следы самаррской культуры, позднее сменившейся халафской, которая в конце V тысячелетия постепенно уступила место убайдской культуре. В Тепе-Гавре, в отличие от южномесопотамских культур, обнаружены прекрасные образцы расписной керамики, которые ярче, чем другие находки, иллюстрируют сложность и значительность этой культуры. О связи Тепе-Гавры с Южной Месопотамией свидетельствует сравнительно небольшой храм начала IV тысячелетия до н. э. Спустя несколько столетий после разрушения на его месте возник храмовой комплекс, состоявший из трех зданий, группировавшихся вокруг открытого двора и соединенных культовым помещением, и многочисленных хозяйственных построек. По-видимому, храм, подобно храму в Эреду, был не только местопребыванием божества, но и резиденцией его слуги, вероятнее всего вождя племени. Планировка храма такова, что место отправления культа нельзя было видеть со стороны входа. Иначе говоря, оно было отгорожено от жителей поселения.
Отсутствие каких-либо дополнительных данных не позволяет судить о характере верований жителей Эреду. Однако, возможно, уже тогда почитались некие божества, олицетворявшие благодатность пресной воды. Это предположение основано главным образом на том, что зиккурат Энки, шумерского бога мудрости и почвенных вод, воздвигнут на месте культовых зданий, строившихся здесь одно над другим еще в доисторическую эпоху. Подобные верования, естественно, могли сложиться в обществе, где избыток воды вызывал у людей суеверный страх. Следует принять во внимание также контакты населения доисторического Эреду с носителями культуры, развивавшейся на территории нынешнего Кувейта и на островах Персидского залива{11}. Изучение этих культур, по-видимому, помогло бы прояснить не только происхождение культа бога Энки, но и причины распространения в иконографии и мифологии изображений парусных лодок.
Убайдская культура в Северной Месопотамии сложилась на основе других традиций. Предметы из храма в Тепе-Гавре свидетельствуют о том, что в этих районах почиталось некое божество, связанное с охотой. Его изображали в виде мужчины со звериными ушами и козлиными рогами, что еще в большей степени, чем керамика, указывает на связь с Западным Ираном, где даже в историческое время все еще были чрезвычайно популярны охотничьи культы. В богатых дикими животными горных районах Ирана охота наряду со скотоводством всегда оставалась важной отраслью хозяйства. Перенесение охотничьего культа в местность, где условия жизни были иными, можно объяснить только верностью традиции, привязанностью племени к старому божеству, функции которого в новой среде изменились.
О культурных традициях племен, населявших Месопотамию, мы знаем мало. Еще меньше нам известно о том, на какой основе возникали отдельные формы культа и соответствовавшие им произведения искусства. Все это удерживает исследователей от далеко идущих выводов, особенно в области идеологии, проявления которой столь многообразны, что всякие попытки обобщений заранее обречены на неудачу.
На обширной территории Ирана, Анатолии, Южной Сирии и Палеcтины развивались самые разнородные культуры. Начиная с VI тысячелетия до н. э. они испытывали все более мощное воздействие культур Месопотамии. В результате этих влияний, наслоившихся на местные элементы, сформировались весьма своеобразные культуры. В качестве примера можно назвать поселение Гассул в Палестине, к северо-востоку от Мертвого моря, где в домах IV тысячелетия до н. э. обнаружены остатки настенных росписей, свидетельствующих о развитии астрального или солярного культа. Это совершенно новое явление, до сих пор еще ни разу не зафиксированное для столь раннего периода. И оно было результатом чисто внутреннего развития, без каких-либо влияний извне. Зато мотивы росписи на керамике говорят о связях с убайдской культурой и об анатолийском влиянии.
Приблизительно в то же время в Сирии и Юго-Западной Анатолии процветала халафская культура. Одним из ее очагов был Угарит, где первые поселения возникли в VII тысячелетии до н. э. Взаимопроникновение различных элементов культуры легко прослеживается также на материале Ирана, откуда, по-видимому, ведут свою родословную создатели убайдской культуры, привнесшие в Месопотамию множество иранских элементов. В конце VI тысячелетия до н. э. начался обратный процесс: месопотамские культуры стали распространяться на восток, обогащая иранские культуры.
Все сказанное позволяет предположить, что на протяжении двух тысячелетий, предшествовавших созданию первых государственных организмов, осуществлялось взаимопроникновение элементов культур, восходивших к различным традициям. Скорее всего это происходило за счет миграций. В то же время совершались серьезные перемены в жизни самих носителей этих традиций.
В области идеологии эти перемены проявились в том, что храм преобразовался в культовую организацию, стоявшую над обществом. Как следствие этого внутри общины выделилась группа людей, освобожденных от производительного труда. Все эти процессы особенно интенсивно протекали на недавно освоенных территориях, в аллювиальных речных долинах Элама, Междуречья и Египта, куда постепенно переместились очаги социальной эволюции.
К середине IV тысячелетия до н. э. структура родовой общины в наиболее развитых обществах Ближнего Востока уже не отвечала изменениям, происшедшим в экономике, став тормозом общественного прогресса. Со времени В. Г. Чайлда описанные в предыдущей главе явления получили название «городской революции». Хотя этот термин звучит как анахронизм, он имеет под собой реальное основание. С середины IV тысячелетия до н. э. действительно начали возникать города, которые развились в самостоятельные государственные организмы. Вместе с тем этот термин не проясняет существа чрезвычайно сложных процессов, которые привели к созданию городов; нераскрытым остается также реальное содержание понятия «город» для той отдаленной эпохи. Кроме того, создается впечатление, будто го рода возникли в результате внезапного скачка, а не как итог развития обществ на протяжении нескольких тысячелетий.
Вся древняя история — начиная от самых ранних государств и кончая поздней Римской империей — это прежде всего история обществ, организованных в города. Эти своеобразные населенные пункты впервые стали возникать в IV тысячелетия до н. э. С самого начала и на протяжении всей древней истории города доминировали над несколькими поселениями. Не размер территории населенного пункта, не оборонительные стены, не наличие рынка и обмена делали поселение городом — тот или иной населенный пункт становился городом только при условии, если он был центром жизни округи, нескольких (иногда более десятка) близлежащих поселений. Наличие оборонительных стен, дававших защиту окрестному населению, появление храма, который становился главным культовым центром для всей округи, благоприятствовали эволюции, а эти факторы способствовали развитию в данном населенном пункте рынка.