- Кто там может рычать? – завернув меня в свою кофту, ведет в дом. В сенях, через неприкрытую дверь, вновь услышал напугавшее меня рычание. Останавливаюсь.
- А это что?
- Да Господь с тобой, Сашенька! - она вошла в дом, приподнялась на печь, да как саданет кулаком вглубь, за занавеску: - У старый черт. Своим храпом ребенка напугал!
Дядя Федор, высунув голову из-за занавески, долго непонимающе моргал глазами: «За что его ударила жена?»
Сестры сидят рядом, беседуют в полголоса на эрзянском. Слушаю.
- Сырэ патяй (старшая сестра), расскажу тебе сон – говорит мама: - Вчера умаявшись, прилегла на минутку. Спала то чуть-чуть, а столько привиделось:
«Вроде бы живу у свекрови в Вейсэ. Спускаюсь по склону к речке. Жарко. Солнце печет. Захотелось пить и свернула к роднику. Нагнулась - в воде муть и мусор плавает. Пить хочется - спасу нет. Стала ладонью грязь разгонять. Измаялась, рука окоченела, силы на исходе. Вдруг мусор расступился. Вода в роднике стала чистой и прозрачной. Зачерпнула ее в ладонь, хотела напиться… И проснулась»: - К чему бы это!?
Как на яву вижу, родное для меня место:
«Пологий склон, заросший высокой травой, с единственным кустом дикой смородины. Пряный запах ее листьев витает в воздухе. Приземистая бревенчатая баня соседей, серая от времени снаружи и черная от копоти внутри, утопает в ланцетовидных листьях девясила. Чуть ниже, покосившийся сруб родника. Склонившись над ним видно, как вырывающаяся из-под земли на свободу вода поднимает со дна желтые песчинки и мелкую гальку. Ощущаю вкус воды «живого» родника и слышу гудение шмеля над золотистыми соцветиями девясила.»
Тетя прерывает молчание:
- Это вещий сон. Болезнь будет долгой, но закончится выздоровлением. Терпи патинем (сестренка), такая ваша доля.
Родные мне женщины крестятся…
Проводив сестру, мама подсаживается ко мне.
- Сыночек, дай Бог тебе силы еще два раза потерпеть. А мне каково у дверей операционной стоять? В последний раз, думала с ума сойду. Каждого, кто выходил, спрашивала: «Как там мой сыночек?» Скажут: «Все хорошо» - на душе легче. Другие пробурчат себе под нос и дальше идут, а у меня ноги подкашиваются. Спасибо Нине Сергеевне - принесла стаканчик разведенного спирта и заставила меня выпить.
- Мам, ты же не пьешь.
- Не пью, а в тот раз выпила и знаешь, действительно полегчало.
- Я тоже пил.
- Что ты говоришь сынок? Папке своему позавидовал?
- Никому не позавидовал. Просто еще в прошлом году с Зориным и Моторевым Вовкой решили отметить первое сентября.
- С ума сошли! С таких лет пить.
- Одна бутылка портвейна на троих - мы и пьяными то не были, разве чуть-чуть, но как приятно ощущать себя взрослым.
- Какой ты еще глупый, Саша! Пьяница – это пропавший человек. В семье муж пьет – полбеды, а женщина запьет - считай семья пропала. Смотри больше не пей!
- Не буду.
- Повинились друг перед другом и больше об этом говорить не будем. А Моторев, это мальчик у которого ты говорил собачка ученая?
- Да, но сейчас он не живет в Саранске. Они переехали в Воронеж. У Мотырева собака была умная, не то что моя Дамка - носится по двору кругами и ни одной команды не знает. А Вовкина – все с первого раза выполняла, как в цирке. Посадит он собаку на задние лапы, положит ей на нос кусочек колбасы - она сидит и глазами ее «ест». Затем скажет: «Ешь!». Собака радостно подкидывает колбасу и ловит на лету. Не успевает ее проглотить, звучит команда: «Нельзя!». Она послушно кладет колбасу из пасти перед собой. И так несколько раз дразнил, пока не разрешит съесть. И еще многое другое умела.
- Саша! Ты свою собаку постоянно взаперти держишь, а выпустишь на свободу, она и носится как угорелая.
- Хорошо, мам. Вылечусь - обязательно буду гулять с Дамкой и начну дрессировать.
- Будешь, сынок. Собака ждет и скучает по тебе. Давай спать, завтра у нас тяжелый день.
Мама молится: «Помоги нам, пресвятая Богородица. Не оставь нас, заступница»…
8 декабря 1968 год.
- Улановы, готовы к операции? – спросил подошедший заведующий и ожидающе посмотрел на маму.
Мама тяжело встает навстречу Ивану Никифоровичу и с тревогой в голосе отвечает:
- Доктор, не рано еще? Саша – такой слабенький!
- Мамаша, мы планируем ушивание свищей, как раз с этой целью. Пища должна усваиваться организмом. Иван Ильич – ведущий хирург Мордовии. Думаю, под его руководством у нас все получится и Саша станет поправляться. В дальнейшем закроем рану. Впрочем…Вы можете отказаться, это ваше право.
- Мы согласны – вздыхает обреченно мама. – Делайте как вы считаете нужным. Очень волнуюсь за сына.
- Понимаю, но поверьте альтернативы нет. Операция ему крайне необходима. – переводит взгляд на меня. - Как настроение?
- Нормальное. Я согласен!
- Не боишься? – голос врача серьезен.
Показываю рукой на живот.
- Дырки в кишках зашивать же надо!
- Молодец, правильно понимаешь!
Мама с мольбой смотрит на заведующего.
- Пожалуйста…
Иван Никифорович сухо прерывает ее:
- Что от нас зависит, мы все сделаем! – уходит.
Она опустошенная садится на стул и тупо смотрит куда-то вдаль.
Успокаиваю:
- Мам, не переживай, операция простая - просто зашьют дырки и все!
- Сыночек, когда тебя забрала «Скорая» в больницу, тоже думала операция «аппендицит» - простая. Тебя увезли, а к нам зашла соседка - баба Тоня и пригласила пойти с ней на индийский фильм. Я, как последняя дура, согласилась и пошла. Тебя оперировали, а я смотрела индийские танцы и слушала их песни. Никогда себе этого не прощу! Надо было с тобой ехать!
Беру ее за руку:
- Сейчас ты со мной …
Лежу на каталке головой к дверям. Мама шепчет молитву и крестит меня, благословляя на четвертую операцию. Рядом стоит медсестра Нина Сергеевна. Неудобно перед ней - прикрываю лицо ладонями. Она терпеливо ждет.
- С Богом, сыночек! – вздыхает мама.
Глаза ее печальны, на щеке слеза. Периодически постукивая о выбоины пола, вновь скрепят колесики. Страха нет. Смотрю в уходящий назад потолок коридора. Удары сердца отзываются болью в висках.
Операционная встречает щемящей тишиной. Бесшумно двигаются обезличенные марлевыми повязками люди в серых халатах. Холодный операционный стол, раздражающий запах резины от маски для наркоза и все…
Медленно издалека приближаются голоса. В горле першит. Глотаю скопившуюся во рту слюну – боль пронизывает все тело. Открываю глаза, сквозь «пелену», вижу прибирающую хирургические инструменты медсестру и спины уходящих врачей. Кружится голова и очень болит горло. Во рту вновь скопилась слюна, но глотать боюсь. Наклонив голову, выдавливаю ее изо рта в ладонь.
Медсестра говорит:
- Проснулся, Саша? – вытирает салфеткой мне лицо и ладонь: – Сейчас санитарка подгонит каталку, и поедешь в палату.
- А операцию сделали?
- Да. Три часа продолжалась, а надо было еще дольше, Иван Ильич не решился. Вот наберешься силенок, и остальные свищи ушьют.
- Разве не все зашили?
- Пока к сожалению нет. Наверное тебе лишнее говорю, да и каталка едет.
Выезжая из операционной, вижу маму. Ее лицо пытается улыбнуться, но наклонившись и прижавшись ко мне , вдруг разрыдалась. Пришлось остановить движение. Соленые слезы падают на мои пересохшие губы.
- Сашенька, мой! Видимо за меня страдаешь сынок! А я-то чем грешна перед тобой, Господи?!
В коридоре воцаряется жуткая тишина, мама «ушла в себя», лицо ее делается бледным, кажется, еще мгновение и она потеряет рассудок.
Нина Сергеевна, отводит маму в сторону.
- Феня, не надо так убиваться. Саша живой, а это самое главное.