Выбрать главу
Уходи. Не смотри, как меня режут… Или хотя бы открывай глаза реже. Зрелище не для детей до сорока. Тридцати, ста, или шестидесяти… Неважно! Душа моя вроде тебе дорога' Была. Потому не смотри. Что? Как отважно… И где та отвага раньше была? Пора уж, прощайся. Душа эта вниз по Стиксу уплыла На корабле из костей… Реи там из кишков… Путь в ту страну, где будет постель Для вечного сна. Никаких лишних слов, Их хватило сполна. Уходи… Хотя… постой! Помоги! Дай мне руку! Иль поздно? Не слышно сердечного стука…

2010 (?)

Звонок, курок, венок

Звонок. Лезет под ногу ступень. Стрелка ползёт по чулку, Как самолёт разрезает небо. Курок. Не слетевшее с губ «зачем», Замерший взгляд к потолку. Разворочено пулей нёбо. Венок. Тушью рисована тень Креста по белу-широку. Просто случилось. Ибо.

Не стой на краю

Не стой на краю крыши. Это опасно: Тебя могут увидеть, тебя могут поймать. Стой на краю обрыва в чёрном лесу, Там нет никого, там не слышно слов. И полёт будет длиться, длиться без конца, Ведь если ты не чувствуешь конец — Значит, его и не было. Так тяжело научиться летать; Мы летаем во сне, А сон — малая смерть. Так почему бы не обнять её за талию, (Она вовсе не так костлява, Как её рисуют слепцы), И позволить вести себя в танце, Касаясь ногами тумана. Не страшно быть с нею, Куда страшней мысль, что она Отпустит руки, выронит тебя (За что? Почему я?!), Искалечит, исковеркает тело, сломает его, Оставит испорченным, Так и не проведя на ту сторону, И ты останешься с чувством конца — Бесконечно.

Экзистенция

В пучине смыслов я прячу Самое себя. Амбициозный мужчина, Что вечно ползёт наверх, Ноги спереди, голова сзади. Он не помнит, что так, Вперёд ногами, Выносят только гроб. Женщина с чернёными глазами, Она часто моет посуду Но никогда не стирает пыль, Следит за домом, Как подобает Деве.
За слоем масок я прячу Самое себя. Тот, кто пишет словом, и тот, Кто критикует написанное. Тот, кто пишет картины, И тот, кто не может писать. Кто видит будущее других, Но не смотрит в своё. Тот, кто поёт свою песнь Всегда — молча. Тот, кто порхает свой танец Всегда — застыв, Как мотылёк в янтаре.
В потоке слов я прячу Самое себя. Эти тринадцатистрочия — Пустая бессмыслица Для чужого взора, Но каждая полна, Как небо и звёзды, Для набиравшего Букву за буквой. Никакое слово не может Выразить сущность, Потому что каждый Читает его собой.
Шум за стеной, шум за стеной. Я рад, когда уходит сосед, Ведь тогда я остаюсь один. Я рад, когда приходит она, Ведь тогда нас двое. Это единственное, В чём я уверен.

Время не лечит

Эх время-старик, про тебя говорят, Будто б лучший целитель на свете, Что к тебе пациентами строятся в ряд И Джорджины, и Гансы, и Пети, Отчего же, скажи, потроха все горят От пилюль, что ты пишешь в рецепте?

Дурные вести

Дурные вести стучатся в окно, не счесть их, не счесть их… Найдут адресата в кафе и кино, в цеху и конторе, в дыре под забором, и как стекловата, облепят всё тело, облепят глазницы — им больше не видеть ничего, — кроме белого, белого горя, моря вестей, забившего трубы останками трупа гнилого и провод сорвавших между столбами. Вобравшие тлен, сметают полами паутину и пыль с моего окна — такая с них польза, а боль не сильна, в какую бы позу я не вставал. Тринадцатый вал давно прокатился по членам моим, ещё в детстве, детстве, теперь нам нестрашно, теперь мы молчим напыщенно, важно, и даже не знаем, когда «я» превратилось в «мы». Лишняя маета, пустые сны вся эта разгадка гадкая, гадкая, как вести с другой стороны.