Но это было не все.
Пространство вибрировало сильно и ровно. Вибрация, центром и производителем которой был тот, кого я про себя решила пока тоже называть «Артист», захватывала собеседника, но не поглощала, как часто бывает, когда энергетически более сильный человек общается с более слабым, а как-то необыкновенно усиливала и раскрывала собственные вибрации собеседника. Казалось, что он вырастает, обретает силу и мощь, что делает его практически равным. Параллельно с пространственным восприятием, я с удивлением увидела, что и в плотной реальности молодой человек, показавшийся мне в начале несколько суетливым и беспокойным, обрел вальяжность и спокойную уверенность взрослого мужчины.
― У меня нет никакого повода вам не верить, но все, что вы предлагаете, абсолютно противоречит тому, чему я всю жизнь учился, ― раздумчиво произнес молодой собеседник, отодвинул тарелку и как-то весь подобрался, словно в ожидании чего-то очень важного для себя.
― Ты просто слишком серьезно ко всему относишься. Только начинающий игрок разыгрывает партию, мучительно вспоминая, что же там, в учебниках, советовали. ― Артист неспешно прихлебывал вино и его очень внимательный, цепкий, какой-то равнодушно холодный взгляд совершенно не вязался с расслабленностью позы, мягкостью голоса и плавностью жестов.
― Но, ― молодой человек даже слегка заикался от волнения ― Андрей Вадимович, ― вы же не станете отрицать, что законы экономики, законы рынка, социальные законы, да, в конце концов, и законы игры существуют объективно.
― Не стану.
«Надо же, действительно, Вадимыч», мелькнуло у меня в голове. Но удивляться чему-нибудь уже просто не было сил.
Он молчал, глядя куда-то за левое плечо собеседника, как будто именно оттуда должен был прийти к нему ответ. Отщипнул виноградинку, но не стал ее есть, а мягко перекатывал между пальцами, как это делают бойцы, использующие любую ситуацию для совершенствования. Пауза все длилась и длилась, и чем больше возрастало напряжение молодого человека, тем расслабленнее и спокойнее становился тот, кого мне все же удобнее было называть про себя Артист.
Пространство раскрывалось, как цветок, лепесток за лепестком, присоединяя все новые слои и оттенки, плотный мир истончился, но не исчез, и, пожалуй, первый раз в жизни мне удалось видеть все эти слои одновременно.
Я понимала, что это не совсем моя заслуга, но спасибо скажу когда-нибудь потом. Да, уж, чем больше артист, тем длиннее пауза. И когда он заговорил, я уже не могла понять, действительно ли звучит этот голос в плотной реальности или это в моем восприятии переливы и колебания пространства складываются в текст.
― Не стану, ― повторил он, ― законы есть, но, дорогой мой, это законы плоскости, плоскости, а не пространства и пока ты действуешь в этих плоскостях, то конечно, куда тебе от них деваться? Пока ты не видишь целого, части его, с которыми ты сталкиваешься, кажутся тебе хаосом. Таким рассыпанным в беспорядке пазлом на три тысячи фрагментов, начальная картина которого утеряна. В том, как и почему действую я, какие выборы совершаю, нет никакого чуда, просто я живу в том месте, откуда видна вся картина. Я никогда этого не скрывал, и у меня нет никаких секретов, все просто, все очень просто. Добро пожаловать.
Добро пожаловать, звенели колокольчики, добро пожаловать. А виноградинка все перекатывалась и перекатывалась в его пальцах.
Я так очаровалась красотой происходящего, что, конечно же перешагнула ту тонкую грань, которая отделяет вежливое пространственное взаимодействие от непозволительного вторжения.
― Если вы меня слышите, ― услышала я уже знакомый, спокойный и приятный голос, ― то я рад знакомству, и буду благодарен, если вы перестанете перешагивать границы дозволенного. Если дверь открыта, то это совсем не значит, что в нее можно входить без спроса. Или вас иначе учили?
В пространстве повисла улыбка Чеширского кота. Добро пожаловать.
«Бог мой, какой стыд». Я так растерялась и смутилась, что прошептав вслух: «Извините, я не хотела», ― рванула из бара со скоростью человека внезапно застигнутого расстройством желудка. И не нашла ничего умнее, чем поспешно скрыться за дверями ближайшей дамской комнаты. Взмокшая, как мышь, (никогда не могла понять, почему именно мышь), с дрожащими руками и подкашивающимися ногами, я уставилась на свое отражение в зеркале и, должна признать, что зрелище это меня не вдохновило.
Да не учили меня ничему такому, в том-то все и дело, что не учили. Просто однажды одна меня очень не любившая сотрудница сообщила мне, что она знает адрес «одного очень светлого человека» и это, быть может единственный и последний шанс спасти мою несчастную душу.
Ах, этот инстинкт стаи! Как часто использует вас реальность для своих целей, какое счастье, что вы не знаете, что это так, и в праведном гневе или священном трепете исполняете свою миссию, не зная ни целей ее, ни задач. «Светлый человек» была широко известной в городе знахаркой, «бабкой» о которой я много слышала и с которой собиралась познакомиться при первой же возможности. А тут такая посылка, в такой упаковке! Пренебречь ею у меня не было никакого желания.
― Проходи! Батюшка говорит, что два года отводил нашу встречу, да видно от судьбы не уйдешь, я тебя уже неделю жду.
― Надеюсь, ты понимаешь, что я не лечиться пришла. Честно тебе скажу, что и сама не знаю, чего пришла. Но иду я к тебе давно.
― Да, ладно. Давай без церемоний. Не могли мы не встретиться. На роду нам это написано.
Я сама не заметила, как мы уже удобно расположились в малюсенькой кухне, в которую очень умело были запихнуты всевозможные блага кухонной цивилизации, и, почти соприкасаясь коленями, сидели на двух только и помещавшихся табуретках, и уже закурили, и уже чай и конфеты с печеньем, и на «ты» сразу и не спросясь, и собака по кличке Чапа, подобранная хозяйкой, подыхающей, но выхоженная, крутится у ног, и норовит залезть на колени, как к долгожданной старой знакомой. И герань, герань, цветущая на подоконнике, и занавески на окнах, и даже береза ветки в открытое окно тычет… И что-то уже произошло, уже свершилось, и хорошо, и весело, и кости общим знакомым моем.
Господи, кто только у нее не был, и что только ей не нарассказывали. Болтовню не остановить, как будто со старой подругой, почти сестрой после долгой, но не горькой разлуки.
И звонок в дверь, и она легкая, веселая к двери, бросая на ходу.
― Это пациент. Ты тут посиди. Я поработаю, а ты посмотришь.
И мое полное недоумение:
― Что посмотрю?
― Ну, посиди тут на кухне, а я там, в комнате с ним поработаю. Ты же никуда не спешишь. ― утвердительно так, уверенно. ― Ты же надолго.
И не дожидаясь ответа, не спрашивая, кто, открыла входную дверь.
― Здравствуйте. Я к бабке.
― Проходите.
― Нет, я, наверное, ошибся, мне бабка нужна. Ну, знахарка.
― Да проходите вы, проходите. Я и есть бабка.
Со своей табуретки на кухне я видела совершенно по-детски растерянное лицо мужчины лет тридцати со всеми признаками преуспевания: подтянутая плотная фигура, очень дорогая в своей простоте одежда, легкий загар.
«Ему-то к ней зачем?»
Крупная, статная, с характерным лицом северных русских красавиц, которых так изумительно писала Серебрякова. Чуть раскосый разрез зеленых глаз, чуть лисье лицо, стильная стрижка и волнами стелющаяся энергия. Молодая и веселая женщина, которая, чуть посторонясь, стояла в дверях, спокойно дожидаясь, пока совершенно растерявшийся посетитель отбросит свои представления о том, как должна выглядеть известная очень многим, горячо рекомендованная ему бабка-знахарка, примет ситуацию такой, как она есть и войдет, наконец, в дверь.