Не могла редакция журнала "Черное и белое" обойти вниманием место, куда ежедневно приходила всем составом после праведных трудов на благо акмеизма. Принимали в "Собаке" не только по средам, как "на башне" у Иванова; регулярно случались еще и "субботы", а нерегулярно - "понедельники", "вторники", "четверги", "пятницы" и "воскресенья". Тогда устраивались объявленные и необъявленные вечера с более или менее разработанной программой. День за днем - маскарады, поэтические вечера, театрализованные представления, лекции, диспуты, бенефисы, танцевальные спектакли, ночи музыкальных имровизаций и спонтанной декламации, в крайнем случае, праздничные банкеты, и совсем уж в крайнем случае - обыкновенные застолья. И почти каждый вечер в зале Пётр Петрович Потёмкин, человек двадцати пяти лет, громадного роста, силач, борец, пьяница и дебошир (по воспоминаниям Ахматовой), а также отличный шахматист, "сатириконовец", поэт, о котором Саша Черный писал: "Он единственный из всех создал исполненный своеобразия, грации и лукавства национально-лирический цикл типических персонажей русского города…". Если Борис Пронин был "деловой душой" "Собаки", то Потёмкин, говорят, воплощал ее артистическую душу:
Автор коротких и остроумных скетчей, написанных специально для подмостков „Бродячей собаки“, он сам их ставил, нередко играя в них главную роль. Он очень искусно танцевал, умел поддерживать веселье, отлично умел вызывать на „поединок остроумия“ любого из посетителей „Собаки“ и подавал реплики меткие, веселые, всегда корректные… (поэт Николай Оцуп)
Пару лет спустя Потёмкин устанет от театральной суеты, загрустит о своем растрачиваемом на пустяки таланте, но 31 декабря 1911 года он принял самое активное участие в новогоднем вечере, которым "Бродячая собака" заявила о своем появлении на свет.
1912 новый год в "Собаке" встречали Карсавина, Тэффи, Михаил Фокин, Саша Черный, Маковский, артист Юрьев, поэт Тиняков... А еще Бальмонт, Северянин, Мандельштам, Зенкевич, Лозинский, Нарбут, композитор Сац, Эренберг, художник Зданевич, режиссер Петров и многие другие.
programmka
Что там было, доподлинно неизвестно; подробного описания этого вечера никто не оставил. Зато известно, чего там не было - премьеры толстовского фарса "О еже, или Наказанное любопытство". Алексей Толстой (отметивший 29 декабря 1911 г. свое 29-летие) написал этот фарс в подражание поставленным в "Старинном театре" средневековым пьескам «Фарс о чане» и «Фарс о шляпе-рогаче». Простодушная и недвусмысленная грубость действа («Ах, цветок, цветок был мал, / Толстый шмель цветок сломал»), прерываемая явлениями аллегорической фигуры Времени ("Я время играю / И вам объявляю, / Что год уже вот / Пролетел…"), венчалась фантастической сценой: некий Аббат рожал ежа.
Д о к т о р
Рожать ежа ужасное мученье!
Вам кесарево сделаю сеченье.
(достает из его утробы ежа)
Провиденье дало сына,
Человек родил скотину
и т.д.
В последний момент автор отменил представление. "Не надо, - сказал, - эту ерунду показывать столь блестящему обществу". И не стали показывать.
Итак, Гумилев навсегда покинул "башню", стал проводить ночи в этом подвале, и не пожалел, ибо здесь жар свечей и камина соединялся с жаром сердец и речей, с новой силой развернулась старая тусовка.
Решалось все просто, - писал Судейкин, вспоминая в эмиграции "Бродячую собаку". - А почему не устроить вечер романса Зои Лодий? А почему и не устроить? А почему не устроить вечер Ванды Ландовской? А почему и не устроить? А почему не устроить вечер Далькроза с конкурсом императорского балета, вечер «Цеха Поэтов», вечер чествования Козьмы Пруткова, вечер современной музыки, доклад о французской живописи? А почему и не устроить?