- Убирайтесь отсюда, - заорал Гунтрамн. – Иначе я не посмотрю, что вы послы! А тебя, Бозон, я казню, если увижу еще раз. Не попадайся мне на глаза. Достойно проводите этих людей! Пусть запомнят навсегда мое гостеприимство!
Знать Австразии, приехавшая на эту встречу и, правда, не забыла этот день никогда.
- Да что б тебя! – не поверил Сигивальд, когда в него прилетела гнилая репа. – Я тебя сейчас зарублю, сволочь голозадая!
Ответом ему стало улюлюканье черни, которую согнали воины Гунтрамна и дали соответствующие указания. Седой сотник приблизился к отряду австразийцев и процедил.
- Если хоть один меч покинет ножны, или если вы хоть курицу по дороге затопчете, ни один из вас из города не выйдет. Лучники только ждут приказа. Вы оскорбили короля, и молитесь, что живы остались.
В послов летели куски навоза, которые вездесущие мальчишки бросали в расфуфыренных всадников. Они были счастливы. Местные голодранцы бросали в знать гнилые яблоки, репу, дохлых кошек и даже особо вонючую грязь, взятую из старых отхожих ям. Восторгу горожан не было предела. Когда еще предоставится такая возможность, безнаказанно поглумиться над толпой герцогов и графов. Да они внукам своим рассказывать об этом будут. В нарядную рясу первосвященника Галлии прилетела коровья лепешка, заботливо собранная каким-то сорванцом. Епископ замахнулся посохом, а тот, заливаясь счастливым смехом, скрылся в улюлюкающей толпе. Сигивальд схватился на рукоять меча, но Бозон положил руку сверху.
- Не стоит, друг. Они только этого и ждут. Ты зарубишь какого-нибудь наглеца, а король прикажет перебить нас всех за нападение на горожан. Он же только этого и ждет.
Видя, что ответа на неимоверную наглость не последовало, чернь совершенно остервенела. Навоз, дохлятина и гнилье полетели с удвоенной силой, и к воротам города самые знатные люди королевства франков доехали в синяках и грязи. Позор был просто немыслимый, и по всей Галлии с купеческими караванами и паломниками понеслась неслыханная новость, обрастающая все новыми подробностями с каждой милей, что проходил тот, кто ее нес.
1 – лишение свободного человека одежды был символическим унижением. Разоружение равнялось лишению гражданских прав.
2 – цитируется по источнику.
3 – Балломер – презрительное прозвище Гундовальда, означающее «дурной, или порченый Меровинг».
Глава 25
Год 6066 от Сотворения Мира (558 год от Р.Х.). Суассон.
- Гундовальд, сейчас ты увидишь своего отца! – мать сжала руку десятилетнего мальчишки, который вызывал недоумение окружающих, глазеющих на его длинные рыжеватые волосы, спадающие на лопатки. – Смотри на него прямо, но почтительно. Он же король!
Гундовальд понятливо кивнул головой. Он всегда знал, чей он сын, матушка не давала забыть ему об этом ни на минуту. Хотя, люди поговаривали, что был какой-то человек, который объявил себя его отцом при рождении, но мама все эти слухи гневно отвергала. Она была девушкой из приличной семьи, и не смогла отказать лишь самому королю, и никому больше. Она давно пыталась пристроить сына во дворец, но каждый раз получала отказ в самой оскорбительной форме. И тогда ей пришла в голову гениальная мысль. Она поехала с сыном в Париж, где обратилась к тамошнему королю, Хильдеберту I, и не прогадала.
- Вот твой племянник, сын короля Хлотаря. Так как отец его ненавидит, возьми его к себе, ведь он одной с тобой крови (1), - так она сказала в тот день.
Бездетный король взял ее сына под крыло, поверив в правдоподобную историю. Да и немудрено. Братец Хлотарь плодил бастардов с немыслимой скоростью, не пропуская ни одной смазливой бабенки. А эта женщина была очень даже ничего, и вполне могла как-то согреть ложе любвеобильного короля. Сметливый грамотный мальчишка приглянулся Хильдеберту. Все шло к тому, что король Парижа назначит Гундовальда наследником, но Хлотарь затребовал сына к себе, и им пришлось отправиться в Суассон. Никаких наследников, кроме самого себя, тот видеть не желал.
- Гундовальд, сейчас ты увидишь своего отца! – в сотый раз сказала мама, с трудом унимая дрожь в теле. У нее будет одна возможность, всего одна. И у ее сына тоже.
Они ждали уже почти час, и сесть им никто не предложил. Наконец, король вышел на крыльцо и брезгливо посмотрел на мать с сыном, что почтительно ему поклонились.