— Мечи в ножны! Пояса расстегнуть и бросить на землю, — скомандовал полусотник. — Кто дернется, получит стрелу.
— Ты что же это творишь, воин? — возмутился старый воспитатель, с посеченным шрамами лицом. — Ты как с королями обращаешься? На плаху захотел?
— У меня приказ, — отрезал он. — Я не знаю, куда эти олухи поскакали, но вдруг и вам глупость какая в головы взбредет. Мечи и ножи на землю!
Свита обоих принцев сплюнула, но мечи отдала. Они во всем этом видели лишь какое-то недоразумение.
Десяток воинов скакал по полям галопом уже четверть часа. Старый воин проорал на ходу Хеймериху:
— Коня моего забери, господину отдашь! Одного коня он запалит быстро.
— А ты?
— Свой топор мне отдай, и их встречу. Водан[28]примет меня сегодня.
— Я поставлю за тебя свечу, брат, если сам останусь жив. Прощай!
Старый воин спешился, а кавалькада ушла дальше на юг. Погоня приближалась. Они потянули мечи, намереваясь зарубить старика на ходу и не терять времени. Но не тут-то было. Воин метнул секиру, и она попала в лицо первому из погони. Воин захохотал, как безумный, и бросил второй топор, который ранил коня воина, скакавшего рядом. Жалобный крик животного резанул по ушам, и оставшиеся бойцы взяли старика в круг. Тот стоял с мечом в руке, скалясь в довольной улыбке. Воин верил в Христа, но и в старых богов верил тоже. Больше он ничего сделать не смог. Враги тоже умели бросать топоры, как и все франки. И уже через минуту старый воин лежал на земле, изрубленный до неузнаваемости. Вислые седые усы скрывали улыбку. Он ушел, как подобает мужчине, значит, бог войны Циу будет доволен им. И Иисус будет доволен тоже.
— Разделяемся, уводите погоню за собой! — скомандовал Хеймерих. — Я довезу короля в Тур!
— Господин, мы привезли двух молодых королей, — полусотник понурил голову. — Но Хлодоальд сбежал.
— Как сбежал? — вскинулся Хлотарь. — А ты куда смотрел?
— За ним погоню послали, мой король, — сглотнул тот. — Их догонят и привезут.
— Лучше бы это было так, — многообещающе сказал Хлотарь. — Иначе я тебе не завидую.
В хижину втолкнули мальчишек, которые робко жались друг к другу. Одному было семь, второму десять. Они уже все поняли, и были не на шутку перепуганы.
— Один мой, другой твой, — бросил Хлотарь брату, и ударил старшего принца мечом.
Младший, Гунтар, заплакал и обнял колени Хильдеберта.
— Дядя, пощади, не убивай! Дядя! Не надо!
— Я не могу! — сказал побледневший Хильдеберт. — Давай оставим ему жизнь. Родная кровь нам. Ты же на его матери женат!
— Да ты совсем дурак? — заорал Хлотарь. — Это же ты меня подбил на это. Это твой Аркадий приехал ко мне и сказал, что мать хочет отдать им отцовское королевство. Это же ты предложил убить их или отправить в монастырь! Не я! А теперь хочешь чистеньким остаться? Мать сказала свою волю! Убей его!
— Не смогу! Я тебе, что хочешь дам, брат, только не трогай его! — сказал внезапно побледневший Хильдеберт.
— Или ты оторвешь его от себя и отдашь мне, или я зарежу и тебя тоже. Выбирай!
Хильберт оторвал руки Гунтара от своих коленей и бросил мальчика прямо на меч Хлотаря. Все было кончено.
— Иди, слабак, прикажи, чтобы их людей перебили, — Хлотарь сплюнул на пол. — Сделай хоть что-нибудь, все равно ведь потом свою долю потребуешь.
— Госпожа, к вам патриций Аркадий с посланием от обоих королей, — сказал слуга, который был сильно бледен.
— Да что ему опять надо? Только ведь уехали! — удивилась Клотильда. — Зови!
В покои вошел Аркадий, который низко поклонился королеве. Подмышкой у него был сверток.
— Говори! — раздраженно бросила Клотильда.
Аркадий развернул сверток и вытащил оттуда меч и ножницы. Королева побледнела, как полотно, и упала в кресло. Ноги не держали ее. Она все поняла.
— О, славнейшая королева, твои сыновья, а наши господа-повелители ожидают твоего решения по поводу участи детей. Прикажешь ли ты обрезать им волосы и оставить их в живых, или же обоих убить? — сказал Аркадий, по-прежнему умильно улыбаясь.
Она уже знала, что скажет. Она королева, она не допустит позора для своих внуков.
— Если они не будут коронованы, то для меня лучше видеть их мертвыми, чем остриженными, — ответила она, едва сдерживая слезы. — А теперь убирайся!