Я точно знала, что через год мы уже не будем подругами. Но соврала:
– Наверно. Не знаю.
– Меня пугает война, которую ты видишь.
– Она вот здесь, – напомнила я, постучав по черепу. – Как можно бояться чего-то, чего, может быть, еще не будет? – Элли кивнула. – И потом, если это правда, у тебя будут дети и внуки. Просто не думай о войне. Хватит того, что ее вижу я.
– Интересно, Нострадамус перед тем, как начать видеть будущее, тоже выпил летучую мышь?
Выйдя из машины, Элли подошла ко мне сбоку и обняла меня. Она явно хотела поддержки, но мне не хватало симпатии обнять ее в ответ. Поэтому я просто сделала вид, что обнимаю ее. Я хотела поскорее добраться до своего чулана. Да, чулан был моим. А не Дарлы. Дарла писала «Зачем люди делают снимки», я – «Историю будущего». Дарла делала снимки своего вырванного зуба и старых пней, я снимала предметы, пустые изнутри. Мы были дуэтом – дуэтом матери и дочери. Она что-то убивала, а я смотрела на пустоту, которая после этого оставалась.
– Еще увидимся? – спросила Элли. – После ужина?
– Я договорилась провести время с папой, – ответила я. – Он жалел, что не сводил меня никуда на выпускной.
– Ладно. Значит, завтра. Я зайду с утра. – Здесь была смеховая дорожка.
Элли перешла дорогу и зашагала к коммуне. Я стояла и любовалась, особенно – усадьбой с толстыми известняковыми стенами и черепичной крышей. Я сфотографировала коммуну и назвала снимок: «Моё». Потом я повернула камеру к себе и сделала штук пять снимков себя в очках с летучими мышами. Я ощерилась. Снимок я назову «Глори О’Брайан зла на мир»…
Папа сказал, что хочет поужинать со мной в моем любимом мексиканском ресторане. Я не стала говорить, что хотела провести вечер в чулане – печатать фотографии, читать и писать историю будущего. Я хотела ему рассказать. Он как никто другой мог бы меня понять. Он был похож на человека, который хоть раз в жизни ел галлюциногенные грибы.
За ужином я так и спросила:
– Ты когда-нибудь пробовал галлюциногенные грибы?
Сначала он потряс головой, как люди делают, когда хотят сказать: «Блин, ну и вопросы у тебя». Потом ответил:
– Конечно. Несколько раз. Это были…
– Девяностые, – закончила я. – Да, понимаю.
– А ты пробовала? – спросил папа.
– Не-а.
Мы заказали три тарелки еды и набросились на нее, как голодающие.
– Вкусно, – сказала я.
– Ага.
– И ты наконец-то не выглядишь так, как будто хочешь спастись от людей.
– Отлично. Значит, я хорошо маскируюсь.
Мы посмеялись. Я смотрела на папу и думала про Питера. У меня было сильное предчувствие, что однажды они познакомятся. Может, я просто надеялась, что истинная любовь Питера – это именно я. Как бы там ни было, я бы хотела познакомить его с папой. Может, они подружились бы. Питер не разговаривал о всяком дерьме. Он наверняка бы очень понравился папе. Я знаю симпатичного парня всего день, и я уже прикидываю, как познакомить его с папой. Я мысленно закатила глаза: боже, да я ничем не лучше Элли.
========== История будущего Глори ОБрайан ==========
Недрик Святоша будет совершать ошибки. Он забудет, что, если взрывать людей, это сделает их сильнее. Рано или поздно. Пока его армия будет много месяцев драться в одной битве, он совсем забросит своих подданных в Новой Америке. Они начнут бунтовать, потому что без основных служб и высланных любимых женщин жизнь будет уже не так прекрасна. Они взорвут сотни тонн взрывчатки, и падут три тренировочных лагеря. Недрик обвинит повстанцев и потребует список лидеров восстания. Во главе списка будет фамилия О’Брайан. Но его главные стратеги скажут ему правду. Он произнесет речь, в которой назовет своих людей предателями. Они поднимут бунт во всех отделившихся штатах. Слухи о том, как он обнаружит предательство, поползут наружу. Из уст в уста пойдут его слова: «Как любой хороший отец, я буду наказывать своих детей». Тогда Зов Долга съест сам себя. Целые города Новой Америки превратятся в лагеря. Муштра новых солдат встанет на конвейер. Недрик еще будет казаться человеком с множеством сторонников, но на самом деле он останется один на свете. Последним его другом будет человек в красном фургоне.
========== Невинность продается ==========
Я засела в чулане и дочитала «Зачем люди делают снимки». Это было несложно, потому что не так уж много оставалось. Мне осталась всего одна дневниковая запись, которую венчал полароидный снимок мертвого светлячка.
«Прошлой ночью я не могла заснусь. В нашу комнату залетел светлячок. Я наблюдала за ним около часа, а потом я встала и пошла в туалет, а он полетел за мной.
Давай я расскажу тебе про нашу зубную щетку.
Она электрическая, и Рой повесил ее на стену около розетки. Когда заряжается, она мерцает неестественным синим светом. И знаешь, что случилось той ночью?
Светлячок занялся любовью с моей зубной щеткой.
Я стояла и наблюдала за его танцем: он мигнул три раза, замер, повисел над ней, мигнул еще три раза, а потом опустился на зубную щетку и совокупился с ней. Было два часа утра, и я не знала, что сказать. Я не знала, что мне делать. Я наблюдала за ним, сколько могла, а потом села на сиденье унитаза и погрузилась в депрессию. Потому что это мы. Это мы, и я ненавижу осознавать, что это мы, и ты, и я, и весь чертов мир, который может себе позволить быть нами. Мы прекрасные, волшебные создания природы, и мы трахаем светящиеся машины».
Я долистала до последней фотографии Дарлы. Это был полароидный снимок нашего дома. Должно быть, как раз заходило солнце, потому что окна были теплых оранжевых тонов, а стены казались желтыми. По дому было каким-то образом видно, что в нем нет Дарлы, как будто она уже знала, что это последний снимок нашего дома в ее жизни. Я отлистала назад до записи «Ты тоже порнограф, понимаешь?» и повнимательнее всмотрелась в фотографию тюбика крема от морщин. Это был прекрасный снимок. Ей как-то удалось заставить тюбик выглядеть мрачно.
Фон терялся в тенях, но не был черным. Просто странная злая тень. Как будто что-то – в данном случае морщины – может выпрыгнуть из темноты и укусить, когда вы меньше всего этого ожидали. Я открыла разворот с моделями в купальниках («Вы. Все. Достойны. Гораздо. Большего. Чем. Это».) – все модели приняли одну и ту же позу, которую я наблюдала с самого детства. Втянули живот и выпятили грудь. Развернули бедра, надели туфли на шпильках. Самую чуточку раздвинули колени. Надули губы. Прикусили верхнюю. Приняли невинный вид. Невинный вид. Невинный вид. Потому что – неважно, в каком возрасте – невинность сексуальна. А быть сексуальным – это, похоже, самое важное. Я не могла вспомнить, когда последний раз видела снимок женщины, которая просто есть и не пытается казаться сексуальнее. Потом одну я все же вспомнила – фото на аптечной коробке с пожертвованиями для местной официантки, которая больна раком яичников и не может оплатить операцию. На снимке она сидела на стуле, который казался огромным, потому что она иссохла от болезни. Она была лысой. Она улыбалась. Но она не пыталась выглядеть сексуальнее. Она ничего не втягивала и не выпячивала, она была занята тем, что умирала. Она ничего особенного собой не представляла и умирала. Мы тоже ничего собой не представляли и сексуально кидали пару монеток в коробку для пожертвований, заглядывая в аптеку за кремом от морщин. Черт, все мы были светлячками, которые совокупляются с зубными щетками. Ничего удивительного, что Дарла так ненавидела мир.
Я открыла свою тетрадь и ответила Дарле:
«Мы прекрасные, волшебные создания природы, но нас так заботит, как бы стать посексуальнее, что мы забываем, что светлячки сексуальнее нас. Я еще ни с чем не занималась любовью. И не уверена, что когда-нибудь начну. Но я никогда не буду совокупляться с зубной щеткой. Обещаю».
========== Чувствую себя призраком ==========
Я решила попробовать дать Элли шанс. В конце концов, я действительно никогда ничем с ней не делилась. Не рассказывала о своем главном страхе. О своей самой страшной тайне. Может, я сама выбрала свое одиночество. Поскольку была еще только половина девятого, я решила зайти в коммуну, найти Элли и рассказать ей, что я ненавижу мир. Может быть, если я расскажу ей об этом, в конце концов она узнает всю правду обо мне. Я увидела, что в птичнике горит свет, и направилась к нему. Я захватила плед, чтобы мы могли посидеть в поле и поговорить. В плед я завернула пакет запрещенной еды. «Доритос». Ядрено-оранжевые. Наши любиые.