– И продолжаю удивляться, – заметила я, наблюдая за викториной.
– Знаешь, мало кого можно удивить вечеринкой в честь выпускного.
– Ну что сказать, я странная.
– Ты не странная, – возразила Стейси. – Слушай, да половина выпускников мечтают быть такими же крутыми, как ты.
Я хихикнула:
– Кажется, я никогда в жизни не была крутой.
– Бред, ну правда.
Я должна была что-то ответить, но я могла только снова и снова крутить в голове вопрос: «Я что, правда крутая?» Потом парень Стейси предложил ей сыграть в «Жизнь» и они исчезли в доме.
– Глори, где твой альбом? – сказал парень из команды.
– Не знаю. Наверно, в моей комнате.
– Я ведь еще не подписал его, – вспомнил он.
– Все в порядке, не волнуйся.
– Слушай, я тоже не подписывал! – включился кто-то еще.
– И я! – сказал другой парень из команды.
В доме папа громко включил Led Zeppelin, и я уже собиралась пойти попросить его сделать потише, а потом поняла, что под громкую музыку придется меньше разговаривать.
– Принеси его! – крикнул кто-то, видимо, имея в виду мой альбом.
Я ушла, но не за альбомом, а в кухню, где тетя Эми накрыла небольшой стол – немного органических продуктов для жителей коммуны и немного еды для нормальных людей. Там были сырные палочки и имбирное пиво. Я открыла себе бутылку имбирного пива и взяла всю тарелку с сырными палочками. Может быть, если у меня будут заняты руки, про альбом никто больше не спросит.
Выходя из кухни, я столкнулась с Элли.
– Вижу, ты нашла свое ядовито-оранжевое лакомство, – заметила она.
– Значит, ты соврала, что Маркус Гленн сегодня пойдет н твою вечеринку?
– Вообще, он должен был прийти сюда. – Интересно, насколько же плохо она меня знает? – Но я рассказала маме, и она сказала, что не подпустит его ко мне.
– А Рику, значит, можно? – спросила я.
– Рику можно.
– Ну ладно. Только попроси его не пускать юпитериан в мой унитаз.
На улице, при свете цитронелловых свеч, мы немного поговорили с отцом Элли. Он сидел рядом со мной на скамейке, пока я доедала сырные палочки, смотрела в небо и молилась – или как это называется, когда о чем-то просишь небо, – чтобы проклятие летучей мыши прошло. Я не хотела знать чужого будущего. Мне было плевать на прошлое. Я хотела только вернуться в настоящее. Жить здесь и сейчас. Веселиться на вечеринке, где все считают меня крутой.
– Знаешь, когда-то мы все очень дружили, – сказал отец Элли.
– Знаю.
Он вздохнул:
– Мне жаль, что так вышло.
– Пожалуй. – Я сказала это таким тоном, как будто я все знаю, потому что хотела, чтобы он знал, что я знаю. – Я помню, вы говорили с моим папой? Вы помирились или как?
– Не совсем.
– Ясно.
– Просто слишком много времени прошло. Уже слишком поздно. Мне жаль, что так случилось.
– Вы уже говорили.
– Да, наверно, говорил.
– Я тоже много о чем жалею, – заметила я.
– Ты слишком молода для этого. Тебе всего семнадцать. Ничего не случается просто так. Даже всякая дрянь. Понимаешь?
– Да. Понимаю.
Он посмотрел мне в глаза, и я против воли получила послание. Послание от Эда Хеффнера: «Однажды Элли будет стоять в поле коммуны одна. Она будет плакать. Вокруг нее будут расхаживать утки – те, которые не переваливаются. Потом Элли сядет в машину и никогда больше не вернется». Я не хотела этого видеть. Я сказала себе, что Элли права: послания – это бред. Все это не может быть правдой. Элли не уедет, Рик не станет дедушкой мужчины в красном фургоне, который однажды причинит вред моей семье. Это все дерьмо. Навоз. Удобрение.
Я зашла внутрь. Какая-то девочка, игравшая в жизнь, изображала слезы, потому что у нее было больше маленьких пластиковых детей, чем влезало в машину. Кто-то еще вместе с папой кайфовал под «Black Dog». Мне показалось, что чего-то не хватает; я зашла в папину комнату, нашла фотографию Дарлы и поставила ее на каминную доску, чтобы Дарла улыбалась нам всем, а не пустой папиной спальне. В какой-то момент партия в «Жизнь» закончилась, все пересчитали деньги и выбрали победителя. В какой-то момент кто-то начал играть в «Jenga» на столе, на который папа обычно клал ноги, сидя на диване. Потом тетя Эми заставила папу выключить музыку и крикнула:
– Давайте есть торт!
Пока тетя резала и раздавала торт, она предложила мне открыть подарки.
– Потом открою, – ответила я. – Большинство же так и делает?
– Не забудь разослать благодарности, – напомнила тетя, продолжая нарезать торт ровными квадратиками.
«Не забудь разослать благодарности». Ничего себе идея. Я еще даже не видела, что мне подарили, а на мне уже висела эта тяжелая обязанность, потому что тетя Эми считала, что подарки надо принимать именно так. Как будто каждый, кто что-то дарит тебе, делает это ради благодарственного письма.
Я посмотрела на стопку открыток, а потом обвела взглядом комнату. Все прекрасно проводили время. Несколько человек сказало, что торт очень сочный. Жасмин не ела. Я взяла кусок торта и вилку и подошла к ней поздороваться. Она улыбнулась измученной улыбкой – такой же, как у меня, папы и Эда Хеффнера. Я посмотрела на фотографию Дарлы. Ее улыбка не была измученной. Ее ничего больше не мучило.
Не помню, о чем мы разговаривали с Жасмин. Мы простояли так две минуты: она говорила какие-то общие фразы, а я жевала, кивала и понимала, что Жасмин и не подозревает, что я собираюсь сделать. Да, она делала глупости. Конечно, она причинила нам немало вреда, и я все еще гадала, не польстили ли те события папе и узнаю ли я когда-нибудь ответ на этот вопрос. Пока я понимала только, что не надо ее винить. Она делала то, что умела. А потом делала то, что ей сказали. Она держалась подальше от нашей семьи и нашего дома и не пришла даже на похороны Дарлы.
А теперь она стояла здесь, говорила общие фразы, ничего не ела, не садилась и не прислонялась к стене. Просто стояла и чувствовала себя неловко. Ей явно не терпелось перейти дорогу и не смотреть на фотографии Дарлы.
– Хочешь еще торта? – спросила Дарла.
– Да.
И я ушла в сторону торта и открыток, на которые предстоит отвечать.
– Ты принесла? – спросил парень из команды выпускного альбома.
– Что?
– Альбом.
– Нет.
– Так принеси! – сказал Мэтт. – Я хочу его подписать.
Я заметила, что Жасмин вышла через главный вход и Эд Хеффнер тоже это увидел. Он разговаривал с папой, который переключил музыку на какую-то медленную живую запись «Grateful Dead». Я пошла в спальню и принесла не подписанный никем выпускной альбом. Это будет единственный подарок за сегодня, за который не придется писать благодарственное письмо. Гости передавали его по кругу и что-то писали туда. Кто-то писал очень долго. Стейси держала альбом в руках минут десять. Кто-то из команды нарисовал комикс про меня с камерой. Потом альбом взяла Элли и долго писала что-то на внутренней стороне обложки. Там никто ничего не писал, потому что все знали, что она моя лучшая подруга… хотя я успела об этом забыть. Викторина по «Звездным войнам» тоже закончилась, и проигравшие обещали отдать победителю по десять долларов. Люди подписывали мой альбом и собирались домой: обнимали меня и друг друга и говорили мне спасибо. Я предлагала некоторым еще торта, потому что не собиралась рассылать благодарности.
Последними ушли Элли с Риком и Стейси Каллен со своим парнем. Стейси прошептала мне на ухо, что соврала маме, что переночует у меня, и попросила прикрыть ее. Я согласилась и посоветовала ей предохраняться.
Выходя из дома, Элли вручила мне мой альбом и сказала, что зайдет завтра. Я закрыла за всеми дверь и вышла во двор – прочитать, что мне написали. Все записи начинались одинаково:
«Крутой девчонке, с которой мы познакомились…»
«Загадочной девочке, с которой мы знакомы…»
«Забавной девушке, которую я знаю по…»
«Талантливому фотографу и хорошей подруге…»
«Прекрасной подруге, с которой мы знакомы с…»
«Милому ребенку, ставшему еще более милой взрослой девушкой…»
Кто-то написал, что я вижу мир иначе, чем все остальные. Кто-то написал, что у меня было невеселое детство, а значит, я стану великой. Столько предсказаний! У меня уже была тетрадь с совсем другими предсказаниями – «История будущего». Но альбом мне нравился больше. Чужие предсказания мне нравились больше моих. Я предпочла бы быть крутой, загадочной, забавной, талантливой и милой девочкой, а не девочкой, которая однажды предсказала годы страданий.