Сзада раздадутся шаги и появится огнемет и несущий его человек. Глава Общества Хорьков, охота на которого шла больше года. Мужчина, водивший красный фургон.
– Пойдем с нами? – предложит Снайпер.
Мужчина задумается. Он посмотрит на мальчика. При виде сына что-то переменится в его лице. Что-то станет мягче.
– Вот и все, – скажет мужчина. – Я тебя нашел.
Мальчик подумает, что мужчина говорит про него, и бросится к нему. Мужчина направит огнемет на всех троих – Снайпера, ее мужа и мальчика. Но ничего на этом не закончится. Ничто не кончается, пока кто-то еще дышит. Когда мужчина уйдет, оставив их в крови и ожогах, они еще будут дышать.
========== Я не вижу ничего ==========
Когда Элли увидела, что я сижу в кресле-качалке на заднем крыльце, она зашла ко мне. Перед этим я ужинала с папой и все время смотрела ему в глаза, пытаясь получить послание, но так ничего и не добилась. Элли села на ступеньку и прислонилась к перилам:
– Эта… штука… прошла. Я не вижу… ничего такого, – призналась она.
– Знаю, – ответила я. – Я тоже.
– Что делаешь сегодня вечером? – спросила Элли.
– Ничего, – соврала я. Вообще-то, я собиралась напечатать несколько негативов.
– Надо чем-нибудь отпраздновать избавление от мыши, как думаешь?
– Думаю, надо, – согласилась я. Потом зашла домой и сказала папе, что скоро вернусь.
В этот раз не было никаких банок с прахом. Только пиво. Элли предложила банку мне.
– Нет, спасибо, – отказалась я.
– В этот раз оно холодное, – заметила Элли. – Взяла у папы из холодильника.
Я снова покачала головой, и Эли открыла свою банку. Она не хотела обсуждать видения. Она не хотела обсуждать войну – она называла ее «моей войной» и наверняка не верила, что она случится. Она не хотела обсуждать Рика, потому что понимала, что я и так знаю о нем слишком много. Я неловко молчала. Без Макса Блэка у нас не осталось совсем ничего общего. Так что я сидела и смотрела, как небо одевается в закатные цвета. В этот раз цветов было не слишком много. Бывают скучные закаты. Этот был скучный.
– Я написала историю будущего, – призналась я.
– Чего?
– Я написала историю будущего.
– Как Нострадамус? Это ведь он был, да? – спросила Элли.
– Типа того, да.
– Может быть, однажды ты прославишься, – заметила Элли.
– Не хочу такой славы. Лучше буду надеяться, что ничего такого никогда не случится.
– Ага, – согласилась Элли.
До темноты Элли выпила две банки пива и мы перебрали, наверно, все возможные темы для пустой болтовни: детские воспоминания, пошлые анекдоты… Когда Элли заметила, что я уже некоторое время ничего не говорю, она вздохнула с таким видом, как будто ее утомила жизнь, и спросила:
– Ну что, нашла своего старика в коляске? Он помог тебе с твоим докладом или как?
– Это не доклад, – объяснила я. – Это книга. А да, мы сегодня вместе обедали. С Питером.
– Питер, – повторила Элли. – Отлично.
– Знаешь, что самое странное? Старик и Рик родственники. Рик его внук. Странно, да?
– Жду не дождусь, когда можно будет свалить отсюда к чертям, – выпалила Элли, явно не услышав ни одного моего слова. – Можешь дать мне свой телефон? Позвоню Маркусу Гленну.
Да ладно.
Я дала Элли телефон и, как только она назначила свидание, я пожелала ей спокойной ночи и ушла в дом. Спасать Элли – не моя работа. Значит, мне осталось только попробовать помочь отцу. Рою О’Брайану, предки которого ели лося у огня. Патологическому едоку из микроволновки, любителю магазинных тележек и художнику в затянувшемся отпуске. Спасать его – тоже не было моей работой. Но я хотела попробовать. Я хотела, чтобы он прочел «Зачем люди делают снимки». А еще я хотела рассказать ему об «Истории будущего». Может быть, тогда он перестанет сутками просиживать на диване.
========== Дарла-Дарла-Дарла ==========
Утром, перед тем как спускаться вниз, я взяла с собой «Историю будущего». Эта часть предстоящего разговора пугала меня больше всего. Может быть, когда я расскажу папе о своих видениях, он решит, что я схожу с ума, как Дарла. Я никогда не рассказывала ему о том, что боюсь пойти по ее стопам, и поэтому не знаю, не боится ли он того же самого.
Но не успела я дойти до гостиной, как папа позвал меня:
– Кексик? Можешь спуститься?
Рядом с ним на диване лежали две папки и стопка бумаг. На коленях у папы лежал ноутбук, и папа зачитал мне из него часть пенсильванского закона о правах бездомных.
– Похоже, у нас есть двадцать один год, так? – рассуждал он. – Даже если они подадут заявление.
– Я тоже так поняла, – ответила я. – Всегда можно спросить юриста.
– Ну, я и спросил. Вчера.
– Ого.
– У нас есть несколько вариантов, – продолжал папа. – А еще я поговорил со знакомым из муниципалитета.
– Жасмин уже заявила свое право на землю?
– Она не станет этого делать, – возразил папа.
– Нельзя знать наверняка.
– Да это и не важно, – с этими словами папа протянул мне лист бумаги. – Я написал ей письмо. Сначала я отправлю ей один экземпляр по почте, чтобы все было по закону, а потом я занесу ей копию лично.
– Справедливо, – заметила я, читая письмо.
Он написал примерно то же, что и я, только подпись поставил свою – и никаких «с любовью», конечно. Коротко и вежливо. В приложении он привел выдержки из нужных законов и объяснил, что муниципалитет уже указывал ему на ряд проблем на участке Жасмин: слишком много фургонов, слишком много людей живет в непригодном для этого помещении (на сеновале, например). Ну и, конечно, никто из коммуны не платил налоги на душу населения – вернее, платил только Эд, за себя и за Жасмин. Вышло очень милое письмо с почти искренним сожалением о нашем решении.
– Спасибо, что заставила меня за это взяться, – сказал папа. – Я слишком долго сидел в норе и не хотел выбираться. – Я вернула ему письмо, и он снова взглянул на него. – Если я навсегда обеспечу их бесплатным жильем, как они вообще узнают, что такое реальная жизнь?
Я посмотрела ему в глаза:
– Ты на что-то намекаешь?
Мы рассмеялись.
– Представляю, как она будет орать, – признался папа. – Но теперь у меня связаны руки. Придется выкурить их с участка.
– Значит, теперь можно поговорить о твоих картинах? – спросила я.
– Вряд ли.
– Поздно. – Папа поглядел на меня поверх компьютерных очков. – У меня для тебя заказ. Можешь нарисовать одну картину или целый цикл, – начала я. – Но я уверена, что у тебя получится.
– Посмотрим.
Я глубоко вздохнула:
– Плиты. – Я нарисовала руками силуэт большой прямоугольной плиты и открыла воображаемую дверцу духовки. – Я считаю, что ты должен нарисовать плиты.
– Ни фига себе.
– Подумай. Пусть это будет летний проект. Сейчас лето только начинается. Уволься с этой дурацкой работы – ты сможешь рисовать, а я засяду в чулане печатать фотки и буду думать, что делать со своей жизнью, когда все поменялось.
– Все поменялось?
Я не могла рассказать ему о видениях, хотя и сжимала в руках «Историю будущего».
– Поверь мне, все поменялось.
Я вернула обе тетради в чулан до следующего удобного случая. А потом поехала в банк. Я не буду рассказывать, для чего я туда ездила, потому что вы посчитаете меня ненормальной. Но, погодите, вы же уже давно считаете меня ненормальной, так? В общем, я поехала в банк, зашла внутрь и кое-что сделала. От этого мне захотелось улыбнуться.
Вернувшись обратно в чулан, я осмотрела зуб Дарлы, лежавший там, где я его оставила. Я решила подвесить его обратно к потолку вместе с той же запиской: «Не жить своей жизнью – все равно что убить себя, только дольше». Пусть он снова заменяет мне омелу – каждый раз, когда я прохожу под ним, он будет дарить мне удачу, и однажды я наберу достаточно сил, чтобы возглавить сопротивление.
Пока папа ходил на почту, я напечатала четыре кадра. Один – портрет Ричарда с «USS Pledge». Хороший вышел кадр. Ричард смотрел в кадр с легкой улыбкой и как будто рад был знакомству со мной – с девочкой, которая что-то знала о его войне. Следом я напечатала фотографию кнопки лифта с надписью «Двери открываются». На третьей Питер смотрел на меня на фудкорте. Он искренне улыбался, как будто однажды мы действительно будем вместе, пока не поседеем. Как будто меня действительно можно любить. Никаких палаток. Никаких сисек. У Питера был такой вид, как будто ему нравился мой мозг. Если возможно было передать это снимком, то мне удалось. Четвертой я напечатала фотографию своего лица в очках в виде летучей мыши. Здорово вышло. Я вклеила ее в «Историю будущего» и подписала: «Глори О’Брайан, Снайпер, ненавидит мир».