дворе, упитанном философіей, и снисходительною к людским сіабостям моралью
XYTII века. Самъ^ Александр в последствіи сознавался, что только-лишь борьбе
им выдержанной и искупленію Европы от гибели он был обязан собственным
своим нравственным возрожденіем. В 1818 году, беседуя с прусским епископом
Эллертом, Александр сказал: „Екатерина была умная, великая жена, но, что
касается воспитанія сердца в духе истиннаго благочестія, при петер-
)9
бургсксш дворе было..... как почти везде. Я чув-
ствовал в себе пустоту и мою душу томило какое-то неясное предчувствіе. Пожар
Москвы просветил мою душу, суд Вожій на ледяных полях Россіи преисполнил мое
сердце теплотою Веры. Тогда я познал Бога, как открывает нам его Св. Писаніе; с
тех только пор я понял его волю и его закон, и во мне срзрела твердая решимость
— посвятить себя и свое царствованіе его имени и славе." Это религіозное
чувство, в последствіи дошедшее до восторга, придало душевному настроенно
Императора Александра какую-то неземную поэтическую прелесть. Одаренный
страстным сердцем, пылкою фантазіей, Александр, создав в своих помыслах
идеал света и людей,1 хотел осуществить его — водворить господство
справедливости и общаго спокойствія. По восшествіи на престол, любимыми
идеями его были уверенность в государственных расходах и вечный мир (10).
По свидетельству князя Адама Черторыскаго —того самаго, который, будучи
удостоен дружбою юнаго Александра, мнил сделать его в последствіи орудіем
своих иолитическихь убежденій — „Великій Князь восторгался красотами природы;
нередко цветок, зелень растенія, либо ландшафт какой-либо местности
восхищали его.... Александр любил смотреть на сельскія работы, на грубую
красоту крестьянок; полевые труды, простая, спокойная жизнь в уединеніи:*)
таковы были мечты его юности" (1]). В последствіи он освоился с
*) Князь Чарторыскій считал такое настроеніе духа несовмеетным с высошш назначеніем
Александра (!). И деГіствптельно—умеренность Великаго "Князя была непонятна польскому
ыагнату, в глазах которого крестьяне были немногим выше безсловеоных тварей.
2*
20
обаяніем власти, и даже подвергался упрекам в славолюбіи, но всегда смирял
озарявшія его величіе и славу глубокою покорностью Промыслу Всевышняго. „Не
нам, не нам, а Имени Твоему" воздал новый Давид торжество- свое над
высокомерным Голіафом.
Положеніе, в котором провел свои юныя лета Александр, деля время между
Императрицею и стоявшим тогда во главе оппозиціи, Наследником Престола,
было весьма затруднительно и оказало неблагопріятное вліяніе на его характер.
Нередко случалось ему, проведя утро на парадах и ученіях в Гатчине, среди
тамошних, большею частью необразованных и грубых офицеров, в неуклюжем на
прусскій манер мундире, являться, в тот-же день вечером, в эрмитаж, где двор
Великой Монархини блистал столько-же внешним блеском, сколько изяідным
обращеніем, умом и талантами избранных гостей ея. Необходимость применяться
к тону столь различных обществ, взвешивать каждое слово, развила в Александре
уменье хранить тайну и вместе с тем — скрытность, что в последствіи подавало
повод упрекать его в двуличіи. Выть-может эти-же самыя обстоятельства поселили
от самой юности в Александре недоверчивость к людям, что, мешая ему
открывать истинное достоинство, неразлучное с скромностью, нередко побуждало
его удостоивать своим доверіем искательную бездарность, либо лукавство
прикрытое личиною безлестной преданности. Подобно Екатерине, он более любил
оказывать милости, нежели воздавать за заслуги, но был несравненно
бережливее своей Великой прародительницы. Так наприм. знаменитому Кутузову,
за решительную битву при Вородине, было по-
21
жаловано единовременно сто тысяч рублей. Но Иыператор Ллександр не жалел
ничего, когда шло дело о пользе наук и художеств, об украшеніи городов
полезными и великолепными сооруженіями. Многіе приписывали это саыолюбію
его; но что нужды в том? Пусть великіе міра совершают подвиги добра, хотя-бы то
было и не из одного чистаго влеченія к доброму и прекрасному. Если достоинство
таких подвигов от того и умалится, их поеледствія будут не менее благотворны.
Многіе из современников Императора Александра (Шницлер, Стедингк, Савари и
Лафероне) обвиняли его в непостоянстве, доходившем до слабости, и вместе с
тем в запальчивости и упрямстве. Такое соединеніе совершенно противных