Схолия. В стране, где люди с таким шутливым стоицизмом учитывают возможность прочтения их частных писем третьими неустановленными лицами, что-то не прогнило, а было гнилым изначально. Либо правы славянофилы — а еще более прав Константин Леонтьев, — и никакие личные добродетели для нас невозможны; вот соборность, государственность, круговая порука, русская душа как прекрасная мистическая совокупность душ, по отдельности гроша не стоящих, — это да; это действительно третий Рим. Петру следовало рубить окно в Китай, а не в Европу — так для всех было бы лучше.)
А что такое схолия? Схолия — это рассуждение, пространное примечание к тексту. Есть еще глосса — толкование не текста, а какого-то одного темного слова. К слову “просвещение” вы помните, что Бенкендорф приписал? Неопытное, безнравственное и бесполезное. А вот М. Н. Лонгинов в 1873 году (это тот самый Лонгинов, который прежде, будучи шалопаем из молодой компании Тургенева, любил вольно воспеть “ложе неги, поебков и всяческих даваний”) велел для избежания соблазна прибавлять к “просвещению” эпитет “полезное”. Значит, у нас по меньшей мере два просвещения — а слово-то одно, вот и надо растолковывать. И еще Министерство просвещения! Да, и еще министерство. Это третий путь. А при чем здесь Китай? Нет-нет, о Китае мы сейчас ни за что не будем, не провоцируйте. Мы еще об уроках П. А. Вяземского не наговорились.
Урок третий — третий, кажется, вы считаете? — извлек Ф. Булгарин. Неистовый Фаддей — как он вопиял! “Я не позволю, чтобы на меня, как на собаку, надевала цензура намордник!” —- излишне демонизирован. Человек он был, кто спорит, запачканный, но голова у него работала — в соответствии с общепринятым здравым смыслом. Он не только коллег мучил пакостями, но и жандармских начальников — советами. Очевидно, что мечтал быть политтехнологом, кем-то вроде Глеба Павловского.
В 1826-м он пишет:
“Но большая часть людей, по умственной лени, занятиям, недостатку сведений, слабости характера, врожденной гибкости ума или раздражительному чувству, гораздо способнее принимать и присваивать себе чужие суждения, нежели судить сами, и как общее мнение уничтожить невозможно, то гораздо лучше, чтобы правительство взяло на себя обязанность напутствовать его и управлять оным посредством книгопечатания, нежели предоставлять его на волю людей злонамеренных. ‹…› Составив общее мнение, весьма легко управлять им как собственным делом”.
В 1846-м — всё о том же:
“В России литератор — настоящий пария! Для него нет места на гражданственной лестнице! Чиновникам и военным поставляется в порок занятие литературой ‹…›, а неслужащие литераторы — заброшены и ниже мещан. Всем известно, что милости, оказанные Карамзину, Жуковскому, Крылову и Пушкину, относятся к их положению при Дворе.
‹…› Общее мнение — вещь неистребимая, и оно приготовляет зло или добро в будущем. Никакая сила не может уничтожить его, а управлять им может только одна литература. Этого-то у нас знать не хотят, к великому прискорбию людей, преданных правительству!”
Жандармские начальники в ответ время от времени просили Булгарина замолчать; и это также был ответ на вопрос “Что такое русская публика?”. Манипулировать общественным мнением — с литературой или без литературы — просто везде, специфика родины в том, что у наших властей никогда не было необходимости это делать. Зачем утруждать руки более или менее щегольской ловкостью, если можно не глядя взять. Карманник и тать в нощи оба посягают на чужое, разница в том, что первый — по человеколюбию и слабости мышц и характера — не может позволить себе топорной работы. И если говорить всю правду, то церемониться с народом, воспитанным в одних гостиных и прихожих, равнодушным ко всякому долгу, справедливости и истине, — это как-то излишне затейливо.
Может быть, по этой причине проклятый царизм вчистую проиграл прогрессивным критикам, которые не ленились и не брезговали? А советская власть — диссидентам, так, что ли? Не знаем, не знаем. Вы помните про устой № 3? Когда он не держится без подпорок, собственной силой, силою вещей — в дело рано или поздно идут другие силы и вещи, из области физики, а не морали. Тогда уже неважно, административные ли меры выше и сильнее всякой мысли, мысль ли живучее административных мер; кто манипулирует, зачем… Запущен другой механизм, природный. Видите, как он работает? Пока что мы видим, как вы работаете по принципу двадцать пятого кадра. Ну? Ну конечно же. История цензуры.