Нобилитет терпел подобную систему благотворительности лишь в силу сложившихся традиций: порой он, противясь, вставал на дыбы, хотя столь же часто и вполне охотно шел на уступки. Центральная власть проявляла такую же нерешительность: то она в своем стремлении к популярности накладывала на местную знать жесткие обязательства устраивать для народа увеселения, чтобы «отвлечь его от мрачных мыслей», То принимала сторону знати и пыталась умерить притязания народа. И наконец, иногда власть придерживалась своей собственной политики, стараясь усмирить стремление богатых к показной роскоши: не лучше ли подарить городу пристань в порту, чем устраивать праздник? В то время как народу дарили зрелища, которые его развлекали, а городу — сооружения, которые тешили тщеславие самого дарителя, народ в течение многих лет голода думал, скорее, о том, чтобы просить своих начальников продать ему подешевле хлеб, хранящийся в принадлежащих им амбарах. Подарить развлечения своим согражданам согласно гражданскому долгу и подарить городу общественное здание в угоду собственному тщеславию — вот два корня, из которых растет эвергетизм, то есть, собственно, и в данном случае мы наблюдаем все ту же самую двойственность, две ипостаси одной личности: человек общественный и частное лицо.
Гражданский долг знати
Тщеславие подразумевает спонтанность, гражданский долг — обязанность. Парадокс в том, что в обязанность вменяется дать городу больше, чем ты должен. Добросовестные граждане современного государства ограничиваются уплатой налогов с точностью до копейки, у жителей же греческих городов (а по их примеру — и римских) был другой, более жесткий принцип или по крайней мере идеал: если было возможно, они вели себя так, как в современном мире поступают активисты политических партий, то есть, не считая своего личного вклада, отдавали на благо общего дела все, что было в их силах. Города ожидали от своих богатых сограждан поведения, которое вернее всего было бы назвать самоотверженным. Не станем слишком долго рассуждать о том, почему самоотверженность чаще всего сводилась к расходам на увеселение сограждан (даже когда состоятельный человек по долгу службы устраивал праздник или представление в честь богов своего города, он непременно добавлял что–нибудь из своего кармана к государственным ассигнованиям на это мероприятие).
Ко всему этому добавлялось еще и нескрываемое тщеславие знати. Издавна богатые ощущали себя публичными людьми: к примеру, они могли пригласить всех жителей своего города на свадьбу дочери; если умирал отец богатого человека — весь город приходил на поминальный обед и на поминальные бои гладиаторов. В итоге и это тоже стало обязанностью богатых. Во всех городах Империи каждый знатный человек должен был устраивать публичные увеселения или вносить некоторую сумму в городскую казну в честь того, например, что его сын впервые надевал мужскую одежду или же сам он повторно женился. Если же он не хотел этого делать, то должен был спрятаться в одном из своих поместий и уже там отмечать свои праздники. Однако подобный шаг был равносилен отказу от общественной жизни, чреватому полным забвением. Иначе говоря, знать вынуждена была оставаться тщеславной. К тому же, кроме мимолетных праздников и развлечений, знатный человек мог подарить городу величественное здание, на фасаде которого будет высечено имя дарителя. Можно было по моде той эпохи стать основателем какой–нибудь очередной городской традиции, например — организовать специальный фонд, на доходы от которого горожане смогут устраивать ежегодные пиры в память о нем в день его рождения или праздники его имени.
Все эти способы вполне годились для того, чтобы лишний раз подтвердить — на местном уровне — величие особо важного лица; неважно, жив ли был этот человек или уже умер, он оставался столь же почитаем. То есть любая заметная фигура не являлась более частным лицом, публика активно ее присваивала. Кроме того, отношения благодетеля с облагодетельствованными им согражданами носили и чисто физический характер: он встречался с населением лицом к лицу, подобно тому как это делали политики Римской Республики, которые принимали решения на глазах народа, стоявшего у их трибуны, или же полководцы, которые отдавали приказы на поле боя. Императоры, запертые в своих дворцах, хотели предстать перед своим народом убежденными продолжателями Республики, поэтому они появлялись в цирке или амфитеатрах Рима, чтобы лично руководить зрелищем, и народ следил за тем, какие они принимают позы, и видел, что, вынося свое решение, они, единственные настоящие судьи, внимательны и благосклонны ко мнению публики.