Первый из шести ключей к разгадке той позиции, которую Античность занимала по отношению к труду, состоит в следующем: презрение к труду было следствием социально значимого презрения к труженикам. И такое отношение сохранялось вплоть до времен, о которых идет речь в «Пармской обители». Впоследствии, для того чтобы поддерживать социальную классовую иерархию и при этом свести на нет классовые конфликты, достаточно будет провозгласить труд истинной и всеобщей ценностью, то есть заключить — во имя классового согласия — весьма нехитрую и по сути своей совершенно лицемерную сделку. Секрет античного презрения к труду в том, что социальные конфликты не приводили к подобного рода временному и лицемерному перемирию. Класс, который гордился своим превосходством, воспевал собственное величие — это идеология, только и всего.
Богатство и добродетель
1. Итак, первый ключ к разгадке: различие между отдельными социальными группами определялось степенью уважения, которым представители той или иной группы пользовались в обществе, а эта степень уважения, в свою очередь, зависела от имевшихся у них средств. В Афинах классического периода, когда поэты–комики характеризовали человека по его профессии (Евкрат, торговец паклей; Лизикл, торговец баранами), делали они это уж точно не для того, чтобы выразить ему уважение; полноценным человеком может быть только тот, у кого много свободного времени. Согласно Платону, самым прекрасным городом стал бы тот, в котором граждане жили бы за счет труда рабов, возделывающих поля, а прочие работы они предоставили бы самым ничтожным людям: «добродетельная» жизнь — это жизнь «праздная», которую только и должен вести достойный человек (вскоре мы увидим, что именно такова жизнь землевладельца, который не «работает», в том смысле, что он занимается управлением своими землями). По Аристотелю, рабы, крестьяне и торговцы не смогли бы вести жизнь «счастливую», то есть преисполненную процветания и благородства: только люди, обладающие средствами, могут жить полноценной жизнью, стремясь к иной, нематериальной цели. Только люди праздные морально соответствуют истинным человеческим идеалам и достойны быть гражданами в полном смысле этого слова: «Совершенным гражданином не может стать просто свободный человек, а только лишь человек, свободный от ежедневных обязанностей, которые выполняют батраки, ремесленники и чернорабочие; они не станут гражданами, и закон жалует государственные средства на добродетели и достоинства, поскольку нельзя быть добродетельным, если ведешь жизнь батрака или чернорабочего». Аристотель вовсе не имел в виду, что у бедного человека недостаточно средств и поводов, чтобы быть добродетельным, скорее, наоборот, саму бедность он считал пороком, своего рода дефектом. Меттерних полагал, что человек начинается с титула барона; греки и римляне — что он начинается с рантье–землевладельца. Знать греко–римского мира не считала себя высшими представителями человеческого рода, в отличие от нашего старорежимного дворянства: она просто отдавала себе отчет в том, что только ее представители могут целиком и полностью соответствовать человеческой природе, быть нормальными людьми — в полном смысле этого слова. То есть бедные считались людьми нравственно ущербными: они жили не так, как нужно жить.
Богатство считалось добродетелью. Демосфен на процессе, где сам он был обвиняемым, а судьей выступала многотысячная толпа афинян, бросил упрек в лицо своему оппоненту: «Я лучше, чем Эсхин, и я более благородного происхождения. Я не хотел бы казаться человеком, способным унизить бедность, и все–таки должен сказать, что мне выпал лучший жребий: ребенком я посещал хорошие школы и всегда имел достаточно средств, чтобы не быть вынужденным заниматься постыдным трудом. Твоя же судьба, Эсхин, была совсем иной: ребенком ты, словно раб, мел пол в классной комнате, где преподавал твой отец». Демосфен с триумфом выиграл процесс.
Греческие мыслители поддерживали римлян в этом их естественном убеждении. «Народное искусство есть искусство грязное, — пишет Сенека, — по мнению философа Посидония — это искусство ремесленников, которые проводят все свое время, зарабатывая себе на жизнь; в их мастерстве нет ничего прекрасного, ничего, что имело бы какое–то отношение к Благу». Цицерон вслед за философом Панетием, которого ценил за традиционализм, полагал, что «любой наемный труд недостоин свободного человека, потому что по сути своей корыстен, он предполагает плату за работу, а не за какое–либо искусство. Таковы все ремесла и мелкая торговля [в отличие от большой коммерции]». И не было тогда еще демократических представлений о равенстве, не было социалистических идеалов и христианской любви к ближнему, которые могли бы как–то сдерживать это стихийное презрение к труду и позволили бы сохранять хотя бы внешние приличия.