Для чего же люди женились? Чтобы получить приданое (это был один из вполне достойных способов разбогатеть), а еще для того, чтобы обзавестись детьми, которые, родившись в законном браке, должны будут в конечном счете превратиться в наследников, продолжателей рода и составить ядро гражданского общества. Политики не говорили напрямую о проблеме рождаемости в контексте вопросов, связанных с возобновляемостью трудовых ресурсов, но сохранение и приумножение численности граждан, которое должно было обеспечить общине устойчивость и процветание, было «делом каждого гражданина» или, во всяком случае, считалось таковым. Один из сенаторов, Плиний Младший, в своих высокопарных речах при случае не упускал возможности указать слушателям на то, что есть и другой способ усилить состав римского общества, а именно — освободить наиболее достойных рабов, сделав их свободными гражданами. Если бы в современной Франции министр внутренних дел, озаботившись улучшением демографической ситуации, призвал предоставить гражданство рабочим–иммигрантам, ситуация выглядела бы весьма схожей.
Моногамия и супружеские пары
Если говорить о законных браках и о сожительстве, и в том и в другом случае господствовала моногамия. Но моногамия и супружеская пара — не совсем одно и то же. Мы не задаемся вопросом, как проходила повседневная жизнь мужей и жен, нас больше интересует, каким образом, согласно господствующей в разные времена морали, муж должен был расценивать свою жену: как личность, равную себе, королеву при короле (даже если эта королева и прислуживала ему как горничная, только называлась при этом более уважительно)? Или же как ничтожное существо, низшее по определению, нужное только для того, чтобы должность жены была каким–то образом персонифицирована? Ответ достаточно прост: в I веке до н. э. необходимо было жениться, чтобы считаться гражданином, исполнившим свой гражданский долг; уже век спустя нужно было действительно стать хорошим мужем и относиться к своей жене с должным уважением, по крайней мере на людях. Другими словами, настал момент, когда гражданский институт брака прочно укоренился в общественной морали, и брак это был моногамный. Отчего же произошел подобный сдвиг? Мишель Фуко полагает, что роль мужчин как сильного пола трансформируется, когда на смену Республике и независимым греческим городам приходит Империя; члены правящего класса, римский нобилитет и граждане, выдвинувшиеся на военной службе, становятся местной знатью и верными подданными императора. Греко–римская идея власти над самим собой, личной независимости, тесно переплетается с желанием обладать властью и в публичной жизни (никто не достоин власти, если не может управлять самим собой); во времена Империи личная свобода перестает быть достоинством гражданина и становится самоцелью: лишь душевный покой может дать человеку свободу от воли Случая или от имперской власти. Такова была высшая идея стоицизма, этой чрезвычайно распространившейся школы послушания, или «философии», которая имела тогда не меньшее влияние, чем у нас идеология или религия. Таким образом, стоицизм щедро проповедовал и новую мораль для супружеских пар. Еще одно уточнение: все вышесказанное касается лишь десятой или двадцатой части свободного населения, класса богатых, которые были к тому же еще и образованными; дошедшие до нас документы не позволяют судить о более широких социальных контекстах. В италийских деревнях свободные селяне, мелкие собственники и арендаторы тоже женились: более ничего об этой стороне их жизни нам не известно; гражданский долг или стоицизм — подобного рода понятия если и существовали для них, то в какой–то параллельной реальности.
Мораль супружеской пары приходит на смену морали гражданской. Одно вытекает из другого, и за то время, в течение которого эти перемены происходят, то есть за один–два века, видоизменяется не столько человеческое поведение (не будем слишком оптимистичны), и даже не столько правила, согласно которым оно — в идеале — выстраивается, сколько понятия более абстрактного, но зато и более значимого свойства. А именно те основания, на которых зиждутся базовые нравственные установки, становой хребет морали — то есть, собственно, способы присвоить себе право как управлять людьми, так и определять их таксономические характеристики: рассматривать человека либо как воина, исполняющего свой гражданский долг, либо как ответственное должностное лицо.
Первая мораль гласит: «Вступление в брак есть долг каждого гражданина»; вторая — «Для того чтобы оставаться добропорядочным человеком, предаваться любви следует исключительно с целью деторождения; брак существует вовсе не ради плотских утех». Первая мораль не ставит перед собой задачи обосновывать уже существующие нормы: «коль скоро только законный брак позволяет производить на свет новых граждан, нужно подчиниться и жениться». Вторая, менее воинственная, стремится дать объяснение принятому–порядку вещей; поскольку брак существует, и длится он значительно дольше, чем это было бы необходимо лишь для рождения детей, — тому должно быть разумное объяснение: совместное существование двух существ, мужа и жены, — достойно, между ними на протяжении всей их жизни должна сохраняться нежная дружба, при этом они остаются добродетельными людьми и предаются любви только для продолжения рода. Таким образом, новая мораль, стремясь дать конкретные нравственные наставления для добродетельных людей и вместе с тем не будучи способной решиться на критику существующих общественных институтов, должна была найти не менее обоснованное и разумное объяснение институту брака. Эта смесь доброй воли и конформизма и приводит к рождению мифа о супружеской паре. В рамках старой морали жена была не более чем инструментом в руках гражданина и главы семьи; она рожала детей и дополняла собой имущество мужа. Согласно новой морали, жена — это подруга своего мужа, «спутница всей его жизни». Ей остается лишь жить благоразумно, а именно смириться, осознав свое естественное подчиненное положение; муж будет ее уважать, подобно тому как хороший патрон уважает преданных ему клиентов, считая их младшими своими товарищами. Короче говоря, супружеская пара появилась на Западе в тот момент, когда в поле зрения морали попал вопрос о том, по каким таким причинам мужчина и женщина должны проводить жизнь вместе: поскольку обстоятельство это больше не воспринималось только лишь как явление природы — одно из многих других.
Брак, каким он должен быть
Новая мораль рассматривала мужчину сообразно следующей формулировке: «Женатый мужчина должен быть таким–то и таким–то»; старая мораль воспринимала эту максиму с противоположной точки зрения: «Брак — долг каждого гражданина». Таким образом, подобная формулировка заставила проповедников этики вспомнить о существовании долга; приблизительно за сто лет до нашей эры один цензор провозглашает, выступая на городском собрании: «Конечно, брак доставляет нам много хлопот, все мы это прекрасно знаем; и все же приходится жениться — ради исполнения гражданского долга». Каждый гражданин был вынужден точно и определенно ответить на вопрос, собирается ли он исполнить свой гражданский долг. Брак не был чем–то само собой разумеющимся, он становился предметом публичных дискуссий: римские граждане пребывали в заблуждении относительно современной им демографической ситуации — критического уменьшения количества браков и широкого распространения безбрачия — еще до того, как подобное мнение поддержали историки (впрочем, никакие статистические доводы не могут разрушить эту коллективную навязчивую идею), а император Август издал специальный закон, призванный побудить граждан к вступлению в брак.