Тело одетое, тело обнаженное, тело обузданное, тело обожаемое
Начнем с того, что всеобщим правилом было ношение сшитой одежды, хотя она и оставалась очень просторной и закреплялась при помощи фибул и поясов. В этом практически не было разницы между галло–римлянами и франками. И те и другие носили льняную рубаху до колен, тунику с короткими или длинными рукавами (напоминающую современную овернскую biaude), штаны, обмотки и кожаные полусапоги или сабо, в зависимости от социальной принадлежности. Женщины поверх туники надевали длинное до пят платье, спереди распашное или с подолом, приподнятым с помощью специальной цепочки, чтобы было легче ходить. Когда было холодно, к этому добавлялись жилет из кожи или красивого меха и, конечно же, широкий квадратный плащ, сагум, который накидывали на спину, а спускающиеся вперед полы закрепляли на правом плече при помощи фибулы. Социальные различия в то время маркировались только богатством ткани, ношением оружия и драгоценностей. Нагота была возможна только в двух случаях: во время купания и во время сна.
Римские бани какое–то время еще сохранялись даже в монастырях, но постепенно стали предназначаться в основном Дни больных. Оставались реки и бассейны возле термальных источников, вроде источника в Эксе, где Карл Великий обожал плавать вместе со своими гостями, коих часто бывало больше сотни. Каролингские правители купались и меняли одежду по субботам. Для туалета у каждого пола были свои ритуалы, а также набор принадлежностей, которые крепились к поясу; расческа, ножницы и пинцеты для эпиляции.
Франки, так же как и их короли, носили длинные волосы, но римляне стригли волосы на затылке, а франки выбривали затылок и лоб и выщипывали бороду. Рабы и представители духовенства, напротив, должны были стричься: у священников и монахов оставалась только корона из волос или, как у ирландцев, нестриженая полоса, идущая от уха до уха. Символические смыслы здесь вполне понятны: длинные волосы означают силу, мужественность и свободу. Короткие волосы у рабов делали очевидным их зависимое положение, а у клириков — их принадлежность Христу. Женские шевелюры оставались нетронутыми и должны были громоздиться на головах, искусно уложенные и скрепленные с помощью длинных шпилек. За стрижку свободного длинноволосого мальчика или свободной девушки Салическая правда предусматривала компенсацию в 45 солидов, а закон бургундов — только 42 за девушку. В нем уточнялось, что за это преступление не должно быть наказания, если оно было совершено за пределами ее дома, во время битвы, в которой она принимала участие.
Закон салических франков столь же суров в отношении правонарушений, которые вводили языческое понимание телесности: если какой–нибудь свободный человек схватит свободную женщину за кисть руки, он должен будет заплатить 15 солидов; за руку ниже локтя — 30 солидов; выше локтя — 35 солидов; и наконец, если он доберется до груди — 45 солидов. Итак, женское тело было табуировано. Почему? Тексты некоторых пенитенциалиев показывают нам, что во время языческих ритуалов молодая девушка или женщина полностью обнажалась, чтобы таким образом способствовать плодородию полей, вызвать дождь и т. д. Следовательно, дотрагиваться До женщины означало наносить ущерб процессу воспроизводства жизни. Женщина и мужчина могли быть обнаженными только в одном месте, там, где происходит зачатие, — в постели. С тех пор нагота стала сакральной.
В христианстве нагота имела совершенно другой смысл. До начала VIII столетия мужчин и женщин крестили обнаженными в восьмиугольных бассейнах, располагавшихся рядом с каждым храмом, в ночь на Страстную субботу. Обнаженные, как Адам и Ева в день Творения, они выходили из воды умершими для греха и воскресшими для вечной жизни. При этом нагота была свидетельством изначальной чистоты их природы, созданной Богом до грехопадения. Нагота христианская символизирует человека сотворенного, а нагота языческая — человека творящего. В каролингскую эпоху исчезновение процедуры погружения в воду во время крещения по сути дела вернуло постели языческий символизм и придало наготе смыслы, связанные с полом и сексуальностью, которых ранее она не имела. Уже в VI веке пришлось убрать распятия, где Христос был пригвожден обнаженным, будто какой–нибудь приговоренный к этой позорной казни раб. Священнику из Нарбонны однажды было видение, в котором ему явился именно такой Христос и попросил одеть его. В эту же эпоху в Византии развивалась традиция изображения Христа на кресте, облаченного в длинную тунику, colobium. Видимо, чувствительность эпохи отвергала это зрелище, которое казалось непристойным, да к тому же еще и опасным, поскольку Христос мог превратиться в предмет обожания для женщин, подобно богам плодородия вроде Приапа или более позднего Фрейра викингов, скульптурные изображения которого в итифаллическом состоянии не оставляют никаких сомнений в приписываемых ему функциях. Таким образом, тело одето, вымыто, причесано, ухожено и, наконец, обожествлено. Но для того чтобы поклонение не превратилось в идолопоклонство — тело необходимо было одеть. Святой Бенедикт это прекрасно понимал, и потому в своем уставе рекомендовал монахам спать полностью одетыми. «Каждый пусть спит на особой кровати» и «если можно, пусть все спят в одном месте», чтобы «как только дан знак, без промедления вставши, спешить на дело Божие, опережая один другого». Ночь монаха также должна быть посвящена любви, но любви к Богу воплощенной в молитве.
Как всегда, подобное языческое поклонение телу неизбежно несет в себе собственную противоположность — ненависть к телу и страх по отношению к нему. В самом деле, Салическая правда обязывала строго наказывать за изнасилование и кастрацию. Чуть позже мы увидим, как каралось изнасилование; пока же любопытно констатировать, что ни римское право, ни закон бургундов не предусматривали строгого наказания за кастрацию, а вот Карл Великий был вынужден добавить дополнительный пункт, касающийся тех, кто совершал это действие, где штраф определялся в размере от 100 до 200 солидов и отдельно оговаривалось, что если подобная участь постигнет антрустиона[76], виновник должен будет уплатить 600 солидов. Таким образом, эта практика не исчезла в VIII веке, и в коллективном бессознательном франков кастрация была равносильна смерти, хотя в законе предусматривалась даже плата в 9 солидов врачу на лечение жертвы. Рабы, обвиненные в воровстве, могли быть кастрированы, но чаще всего их просто секли плетью. Иногда, в спорных случаях, их подвергали пыткам. Римское право предусматривало пытки для всех осужденных преступников. Случаи, описываемые Григорием Турским, свидетельствуют о настоящем садизме, который проявляли палач и толпа. Зажившие раны истязаемых растравляли снова и снова, приводили врача для лечения несчастного, чтобы потом его можно было «замучить до смерти медленными пытками». Григорий смог спасти диакона Рикульфа от смерти, но не от пытки: «А между тем ничего, никакой металл не смог бы выдержать таких ударов, как этот несчастнейший. В самом деле, он висел, подвешенный к дереву с трех часов дня [9 часов утра], с завязанными назад руками, в девять часов его сняли, растянули на дыбе, били палками, прутьями и ремнями, сложенными вдвое, и не один и не два человека его били, а столько людей, сколько могли подступиться к телу несчастнейшего». Эти методы продолжали применяться и в каролингскую эпоху, в то время как практика ордалии («божьего суда»), имевшая языческие корни, стала появляться гораздо чаще, чем это было раньше. Самое известное из испытаний состояло в том, чтобы заставить обвиняемого пройти босиком по девяти раскаленным добела лемехам плугов. Предполагалось, что Бог должен защитить невиновного от ожогов, а тому, для того чтобы быть оправданным, только и нужно было, что показать через несколько дней, что подошвы ног у него разве что чуть розовее кожицы сливы. Таким образом, Бог входил в чистые тела, но отказывался от всякого контакта с телами, оскверненными убийством. И эта языческая концепция продержалась в христианстве вплоть до XII столетия, несмотря на протесты некоторых епископов — и благодаря архиепископу Гинкмару Реймсскому.
76
Антрустионы (позднелат. antrustiones, от древневерхненем. truht, латинизир. trustis — дружина, свита) — дружинники первых меровингских королей.