Иногда все было еще сильнее запутано. В нотариальных документах, оформленных около 1880 года, перечисляется имущество металлургических заводов в Лонгви. Наряду с доменными печами и цехами значатся дом руководства, общая спальня рабочих, сарай с сеновалом, барак с двенадцатью жилыми помещениями, пекарня, столовая9 и т. д. Владельцы заводов скупили окрестные земли, выставленные на продажу, и их земельная собственность простирается с перерывами на много километров от доменных печей. Поблизости от дорог, в частности железных, могут находиться сельскохозяйственные владения или дома, принадлежащие владельцам. Заводы в собственном смысле слова никак не были огорожены, и зимними ночами туда приходили бродяги, чтобы поспать в теплых шлаковых отвалах; в 1897 году руководство заводов в Нёв-Мезоне, не в силах прогнать их, обратилось к полиции с просьбой защитить от подобных вторжений заводы и железную дорогу, связывавшую их с шахтой. Заводская ограда была построена с большим опозданием, что явилось следствием крупномасштабных забастовок; она ограничивала и власть, не нуждавшуюся в границах, пока она не оспаривалась. В Ле-Крёзо после забастовок 1899 года вокруг заводов возводят новые или восстанавливают разрушенные стены. В Лотарингии после волнений 1905 года, в частности в Понт-а-Муссоне, «возводят стены, чтобы как следует защитить завод». В1909 году все крупные предприятия имели современные средства защиты на случай забастовок10. Однако не только рабочим приходилось форсировать эти ограждения. Жорж Ламиран еще в 1920-х годах писал о женщинах с детьми, которые приносили мужьям еду на работу*'.Такое неоднозначное использование предназначенных для производства помещений было результатом не только их постепенной, зависящей от окружающих обстоятельств организации. Оно завязано на общем представлении о том, что мужчина и женщина определяются через их труд. Мысль о том, что, помимо работы, есть и другие виды человеческой деятельности, не менее правомерные и к тому же благодатные и характеризующие индивида положительно, появилась весьма недавно. В начале же века лишь праздная публика—буржуа и рантье — имели право на полноценную частную жизнь. Народ определялся в первую очередь через работу, частная жизнь трудящихся всецело подчинялась производственной необходимости. Даже право на отдельное, автономное жилье было лишь у буржуазии; рабочие же могли жить прямо на предприятии, там же есть и спать. Такой порядок сложился, например, в Лионском регионе: персонал некоторых текстильных предприятий состоял из одних молодых крестьянок, которых селили в закрытых учреждениях, где за ними присматривали монахини12. Как и в подобных учреждениях Каталонии, вся их жизнь протекала в этом заводе-монастыре.
В больницах дело обстояло так. В XIX веке правила предписывали медсестрам и медбратьям проживать в интернате при больнице. Эти интернаты были своеобразными братствами с суровыми, почти монастырскими порядками. Медперсонал жил практически взаперти; очень редкие выходы «в свет» под строгим контролем рассматривались как милость со стороны начальства. В то же время среди этого персонала было немало женатых мужчин и замужних женщин, которые желали бы вести семейную жизнь. Это затворничество тем более сомнительно, что администрация выделяло персоналу в качестве жилья лишь общие дортуары, в которых доктор Бурневиль обнаруживал очаги туберкулеза13. Однако и в начале XX века директор Общества социальной защиты (Assistance publique) Гюстав Мезюрер был категорически против того, чтобы медперсонал проживал вне интерната.
Жизни вне интерната, а значит, возможности иметь частную жизнь постепенно добьются сначала врачи, затем просто все мужчины, замужние сиделки, наконец, замужние медсестры. Что касалось незамужних, то считалось, что все, что им может понадобиться, они найдут в интернате. В 1930-е годы правила для них не меняются и сохраняются даже после II Мировой войны. Впрочем, в интернатах шла автономная коллективная жизнь, такая же, как в лицеях. Спонтанно возникали места встреч: это могли быть помещения, где стирали и гладили белье и одежду или жарили себе яичницу на газовой горелке. И все же частная жизнь в полном смысле этого слова могла протекать лишь вне стен интерната, выйти из которого удавалось редко; побыть одному в интернате удавалось только в спальне.