По сцене расхаживают те, кто преуспел в жизни. Секреты их взлета остаются за кулисами. Университетским ученым, чтобы «сделать карьеру», правильно выбрав руководителя (не слишком молодого—у того еще мало связей, и не слишком пожилого, у которого уже пенсия на горизонте), нужно быть членом редакционного совета «научного» журнала. Участвовать в обсуждении работ коллег означает побуждать их к обсуждению твоих работ. Далее, следует заниматься ведением серии. Публиковать других, чтобы публиковали тебя. Иногда даже следует поощрять посредственностей, чтобы они не оставили тебя в тени и не пытались занять твое место. Кто осмелится признаться, что посредственность может быть позитивным фактором в стратегии построения карьеры? Мы уже говорили выше: история-рассказ — это история результатов, а не их достижения. Как же узнать, каким образом эти результаты достигались? Из исторических разоблачений? Но можно ли доверять намерениям их авторов? Очень часто это озлобленные неудачники, которые копаются в прошлом, что-то находят, вытаскивают на всеобщее обозрение и прикрываются высокой нравственностью, потому что ничего другого им не остается.
«Кто сделал тебя герцогом? Кто сделал тебя королем?» Короли и герцоги уважают закон молчания. Историку не надо негодовать. Его дело—констатировать. Макс Вебер видел в бюрократии (в его интерпретации это слово не имело отрицательной коннотации) сдерживающий механизм, который обеспечивает функционирование государства. Чиновник, взятый на госслужбу согласно универсалистским принципам (конкурсы, звания и т. д.), получающий повышение по всем правилам, независимый по отношению к начальству и подчиненным, казался Веберу создателем нового типа общества, того, что мы называем гражданским обществом. Наличие во Франции такой бюрократии не отменяет прочно укоренившегося института личных связей—дружбы, лояльности, благодарности, родства, — которые существовали до возникновения современного государства и делали из кумовства—в самом широком смысле слова—механизм передачи власти и определенное средство социальной мобильности. Во Франции более, чем в какой-либо другой западной стране, личные связи существуют, выживают, сопротивляются любой выборной системе, основанной на внешне демократичной конкуренции, и при этом скрываются за завесой тайны.
ГДЕ ДЕНЬГИ?
Ответ на этот вопрос прост: они повсюду. Однако если упоминания о сексе не поддаются подсчету (и здесь прав Мишель Фуко, утверждая, что о нем либо говорят, либо пытаются всеми силами убедить, что речь не о нем), то о деньгах скорее говорится намеками, нежели напрямую. В вездесущих, всемогущих, преодолевающих пространство и время деньгах некоторые усматривали фетишизированную форму Бога; для других же Бог являлся символом денег. Деньги, спрятанные или выставленные напоказ, присутствуют повсеместно. Мы сталкиваемся с ними на всех этапах жизни. Родился первенец? Да, наследник состояния. Первая любовь? Это обязательно молодой человек или девушка из своей среды: подспудно деньги служат основой отношений. Свадьба? Размеры состояний теперь обсуждаются с нотариусом лишь изредка, но включаются социальные механизмы, поддерживающие баланс между необходимостью и случайностью. Смерть? Наследники из приличия вытирают слезы, но с нетерпением ждут, когда же крышка гроба закроется. Телевизионные шоу? Бедным показывают богатых, чтобы настроить их на терпение, которое продлится всю жизнь. Именно на понятии денег человек строит свою идентичность: моя машина, моя квартира, моя дача, мой вкус. Загадка хорошего вкуса, так любимая Кантом, это и загадка банковских счетов. Деньги тех, кто извлек пользу из I Мировой войны, хвастливо выставленные напоказ; умело замаскированные деньги дельцов черного рынка; деньги, лежащие в основании уже упоминавшихся тоталитарных зон, прекрасно сочетающихся с демократическими режимами: мафия и другие «круги», прибыль, извлекаемая из проституции, торговли наркотиками, которая вкладывается в торговлю оружием, несущую новые прибыли. «Бунт» альтернативных субкультур—это отказ от денег, вызванный озлобленностью по отношению к тем, для кого шестьдесят восьмой год все еще длится и кто повторяет за Иоанном Златоустом: «Pecunia pecuniam non parit»*. Социализм, вознамерившийся заменить деньги добродетелью, приговорил себя к смерти... или стал фикцией.
Для Тьера, Гизо, Токвиля решение социальной проблемы состояло в приобщении бедняков к собственности. История
* Деньги не порождают деньги (лат.).
оказалась на их стороне, а не на стороне Маркса. Половина французских семей — к какой бы социопрофессиональной категории они ни относились—являются собственниками своего основного жилья; более 8о% имеют автомобиль, у всех—или почти у всех—есть телевизор. Эта триада современности—несмотря на существование разрыва между богатыми и бедными—сохраняет социальное спокойствие. Во Франции, где последняя структурная революция произошла два века назад, как только вспыхивают«народные волнения» (Освобождение, май 1958-го, май 1968-го), мы любим вопрошать: «Будет революция или нет?» Следует успокоиться. Согласно исследованию 1947 года, которое цитирует Зельдин, на вопрос о том, что является самым ценным в жизни, 1% мужчин и 5% женщин назвали любовь, а 47% мужчин и 38% женщин—деньги. Что надо делать, чтобы сохранить и заставить деньги «работать», «приносить плоды»? I Мировая война, спровоцировав непрерывную инфляцию, поменяла правила игры. Ошибочно думая, что возврат к довоенному положению дел возможен, француз подписался под неиндексированными кредитами, под накоплениями. Потом адаптировался и в зависимости от конъюнктуры стал выбирать недвижимость, акции, золото. Согласно опросу, проведенному в 1953 году, 72% французов считают наиболее надежными вложениями инвестиции в земельные участки и дома, драгоценности и картины, а 16% предпочитают ценные бумаги.