Для женщины, американки или француженки, которая думает о своем личностном росте и профессиональном успехе, проблема материнства встает по-новому. Карьера обычно складывается в возрасте человека от двадцати до тридцати лет. Родить двоих детей за эти десять лет означает поставить под угрозу будущее (оборотной стороной декретного отпуска в том виде, в котором он существует во Франции, является более выгодное положение мужчин). Представляется, что в США чаще, чем во Франции, женщины сначала стараются «состояться» в профессиональном плане, а потом заводить детей. В последнее время наблюдается все больше удачных родов в сорок лет, развивается техника выявления и исправления аномалий плода на ранней стадии. Американка хочет преуспеть на всех фронтах: в профессии, в супружестве, в материнстве. Это беспокоит мужа. Француженка, более осторожная и практичная, даже если она феминистка, редко выражает ненависть к мужчине и стремление занять его место. Она хочет сохранить свои отличия. «Мы вовсе не стремимся к тому, чтобы женщины почувствовали вкус к власти и переняли все мужские недостатки», — писала Симона де Бовуар. Мужчинам затыкает рот подобное презрение.
«Превратите свой дом в место для погружения в счастливый ужас. Наденьте на мебель черные чехлы. Вам понадобится как минимум одна паутина, пластиковые змеи, летучие мыши... Набейте старый костюм газетами, прицепите к нему высокую шляпу: это чучело будет гвоздем программы... Действо должно происходить в полумраке... Как только дети усядутся за столом в темной' комнате, начинайте страшный рассказ, добавьте спецэффектов. Когда речь, зайдет о мертвеце, обойдите стол вокруг, и пусть дети потрогают „тело“ — виноградины вместо глаз, в качестве языка устрица, размороженная печенка пусть изображает сердце, мокрая губка — легкие, а холодные спагетти — мозг...»
The New York Times, 24 октября 1979 года.
«Советы, как провести Хеллоуин».
Деньги покойного
В американских СМИ важное место занимает культура индивидуальных и коллективных страхов. Рак, СПИД, депрессия, гибель молодежи в результате несчастных случаев, передозировка наркотиков, самоубийства иллюстрируют первые, слепой терроризм или ядерный апокалипсис (фильм «На следующий день» 1983 года) — вторые. Пресса и телевидение постоянно смакуют нечто подобное, по-видимому отвечая ожиданиям. Фантастические фильмы и видеоклипы, наследники популярной литературы в жанре ужаса, восходящей к готическим романам XVIII века и пришедшим им на смену рассказам Эдгара По, с успехом поддерживают тревогу и страхи. Можно упомянуть такие фильмы, как «Ночь живых мертвецов», «Черви», «Вторжение похитителей тел», «Изгоняющий дьявола» и клипы «Триллер», «Проклятие оборотня» и пр. Смерть, вызванная монстрами (более или менее похожими на людей), ошибками науки или войной, не сходит с кино-и телеэкранов. Наиболее успешные из этих произведений экспортируются во Францию, где воспринимаются как экзотика.
Мы не будем останавливаться здесь на месте, занимаемом смертью в современном обществе, потому что эта тема рассматривается в другой части настоящего тома. Постараемся узнать, имеем ли мы дело с точной копией «американской модели» или же речь идет о почти полном совпадении, с некоторым опозданием, вызванным отставанием Франции в научно-технологической сфере. В обеих странах в 1950-е годы половина людей умирала в своей постели, в 1985 году таких всего 20%. И здесь, и там дату смерти постепенно отодвигают. Тем не менее представляется, что во Францию постепенно приходят две американские практики. Первая — контроль врачей со стороны адвоката, который нашел в процессе умирания выгодную для себя нишу. Врача обвиняют в грубой ошибке, вызвавшей смерть, или в излишнем врачебном рвении, не отменяющем смерть, но делающем ее более мучительной. Вторая—смещение границы между тем, что говорится, и тем, о чем умалчивается. Американская врачебная этика предписывает врачу говорить пациенту правду. Французский же врач, знающий, как на самом деле обстоят дела, и сознающий реакцию отрицания умирающего, долгое время хранит молчание по поводу тяжести заболевания и того, сколько больному осталось. Согласно опросу, проведенному в 1978 году, 77% французов желали бы для себя «внезапной смерти» и 53% хотят «не знать». То, что французский врач теперь называет вещи своими именами («У вас рак»), возможно, объясняется не столько «американским влиянием», сколько появлением эффективной диагностической аппаратуры (УЗИ позволяет пациенту увидеть свою опухоль) и прогрессом медицины (отдельные формы рака излечимы или, по крайней мере, состояние больного можно стабилизировать).
Культурные различия между США и Францией проявляются также в отношении к смерти (да простит нам читатель излишнее многословие на эту тему). В 1963 году Джессика Митфорд в работе «Американский стиль смерти» описала коммерческую сторону смерти в следующих терминах: «Помпезные похороны становятся теперь частью американского стиля жизни». Она настаивает на том, что устроители похорон (funeral directors) получают значительную прибыль благодаря оказываемым услугам: туалет, бальзамирование тела, грим, помещение тела в открытый гроб, установка его в траурном зале (funeral home). Последняя инновация в этом вопросе—услуга drive-in funeral home, позволяющая увидеть покойного и сделать запись в книге соболезнований, не выходя из своей машины. Во Франции, где существует всего лишь три десятка «фюнерариумов»—траурных залов, подобное было бы неуместно; рынок смерти тем не менее функционирует исправно, без потерь и с прибылью, но «а-ля франсез». Фирма Pompes funèbres générales при взаимодействии с муниципалитетами практически монополизировала его.
После распорядителя похорон (funeral director) инициатива переходит в руки кладбищенского распорядителя. 75% кладбищ в Америке находятся в частных руках, и там, как и везде, существует социальная иерархия (место захоронения должно говорить о статусе покойного), и доступ на статусное кладбище является апофеозом жизненного успеха. В статье, посвященной мемориальному парку Форест-Лаун в Лос-Анджелесе, «самому веселому в мире кладбищу», если верить рекламе, Пол Джейкобс с усмешкой отмечает, что «смерть в Лос-Анджелесе является наградой — потому что только умерев, можно навсегда поселиться в Форест-Лаун». Ничего подобного не наблюдается во Франции, где, как подчеркивает Мишель Вовель, начиная с 1930 года уходят в прошлое «надгробные памятники, семейные захоронения, эпитафии». Французский покойник сопротивляется американизации*.
* Как и семья умершего во Франции, поскольку визиты французов на кладбище в День всех святых, не принятые в США (по крайней мере в таком масштабе),—дань семейному прошлому и, таким образом, сторона частной жизни.—Примеч. авт.
БОГ — АМЕРИКАНЕЦ?
В республиканской и монархической Франции (Конституция 1958 года с поправками от 1962-го показывает всю меру своей ностальгии по монизму), некогда «старшей дочери церкви», Бог проявляется крайне сдержанно. Даже под «коммунистическим игом» в годы, последовавшие за победой левых в 1981 году, ни один из политических лидеров «республиканской оппозиции» не олицетворял Франсуа Миттерана с Люцифером, а Ширака, Жискар д’Эстена и Барра—с новой Троицей. В разгаре «спора о школьном образовании» церковь воздержалась от обвинений правительства в «удушении свобод» и действовала осторожно, чтобы сохранить свои школы, не возбуждая судебного преследования своих противников. Французы больше не боятся «того света», и проповедники-иезуиты больше не имеют успеха. В1977 году в бессмертие души верили соответственно 35% французов и 73% американцев, в существование рая—52% и 85%, в существование ада—22% и 65%. В США религия—слишком серьезная вещь, чтобы ускользнуть от маркетинга. По воскресеньям на телеканалах проповедники один за другим вещают о потустороннем мире, и то же самое можно прочесть в брошюрах, продаваемых в любом супермаркете. Собираются пожертвования, чрезмерные, как и всё в Америке. Сорокапроцентный рост отделений Ку-клукс-клана и групп неонацистов в 1997 году показывает, что подобные явления повторяются.
Если посмотреть глубже, то мы вправе сказать, что частная жизнь в Америке пронизана тем, что можно назвать верой. На пресловутое «освобождение нравов», развернувшееся в «безумные двадцатые», бурно реагируют баптисты и методисты, трактуя библейские тексты буквально. Под улюлюканье толпы в долине Миссисипи пасторы жгут книги Дарвина и его последователей как противоречащие учению о Бытии. В 1925 году в штате Теннесси принимается закон, запрещающий преподавать любую теорию, отличную от библейской версии происхождения человека. Это вызывает типично американскую реакцию, которая снова проявит себя в эпоху маккартизма и которая основывалась на персонализации ответственности и автономии личности. Американский союз защиты свобод начинает борьбу против фундаментализма. Джон Скопе, молодой учитель средней школы в Дейтоне, при поддержке известного адвоката нарушая упомянутый выше закон, рассказывает ученикам о том, что человек произошел от обезьяны. Судебный процесс над ним длится две недели, радио и пресса мобилизуют общественное мнение в его пользу, несмотря на то что суд присуждает ему штраф в размере ста долларов. «Великий мудрец» Ку-клукс-клана Эванс, по профессии— врач-стоматолог, собрал под свои знамена более пяти миллионов американцев, «белых англосаксонских протестантов», настроенных против чернокожих, евреев, католиков, модернистов, большевиков. Одетые в платья и капюшоны с прорезями для глаз, как у Ку-клукс-клана, его сторонники убивают, расстреливают, похищают, калечат. Что это, американская версия гитлеровских штурмовых отрядов? После чудовищных манифестаций, устроенных в Вашингтоне, движение распадается, раздираемое внутренними скандалами. Перед президентскими выборами 1936 года два крупных демагога, доктор Фрэнсис Таунсенд и Хьюи Лонг, создали Союз за социальную справедливость, который, как на какой-то момент показалось, угрожал переизбранию Рузвельта то ли с правой стороны, то ли с левой, не совсем понятно... и который набрал менее миллиона голосов. Именно вера в «гражданскую добродетель» в дальнейшем помогла бесстрашному Эйзенхауэру победить маккартизм.