Стук молотка положил конец этой истории. Двое солдат немедленно подняли обессиленную измученную девушку за локти, особо не церемонясь с ней. Взгляд Аннет буквально прожигал Луиса, который смотрел на неё прямо, не отводя взгляд, словно бы показывая им всю свою боль, которую он пережил из-за неё. Пусть горит в огне! Пусть это лицо станет таким же уродливым, как и его! Пусть она ощутит ту адскую физическую боль, которую он пережил и пусть сейчас ощущает ту дешёвую боль предательства, которую она причинила ему с такой лёгкостью и безрассудностью. Пусть! Это не месть, это правосудие. Каждому должно воздастся за его грехи. И пусть уродливое покажет себя во всей красе, больше не прячась за маской света и добра.
Троица не спала всю ночь. Писада всё время пыталась привлечь к себе внимание Вильяма, но тщетно. Поэтому вынуждена была до самого утра сидеть на постели Луиса и с грустью смотреть в сторону шатена. И всё же Вильям сейчас здесь, рядом с ней. Эти мысли вызывали на её лице кривую улыбку. Она правильно поступила! Без Аннет, которая всё время мешала им быть вместе, у неё, наконец-то будут шансы.
Луис же, напротив, пребывал в возбужденном состоянии. Он не мог дождаться утра, считал секунды и минуты. Он ждал этой казни нездоровым садистским желанием. Его друг был более спокойным. Он вспоминал свою мать, и тьма его душу поглощала медленно, посасывала, растворялась в нём; когда же в Луисе она бурлила, как лава в жерле вулкана. Он, действительно, был жерлом — жерлом всей этой тьмы, её инициатором.
Наступило утро. На площади не протолкнуться. Сожжение ведьмы всегда было значимым событием. Все женщины одевали на себя лучшее, ведь это был праздник! Они вели с собой детей, с ними шли мужья. Все смеялись — ещё бы, такая потеха. В те времена казнь была чем-то сродни ярмарке развлечений. Народ и понятия такого не ведал, как эмпатия. Жизнь и общество были несколько жёстче. Они и сейчас такие же, но стали больше скрываться под маской добродетели и толерантности — отвратительное слово, слишком лицемерное.
Фрагмент из дневника.
«Казнь все ждали с нетерпением. Мы пришли посмотреть… посмотреть, как наши души очищаются огнём, в котором горела эта ведьма. Я думал, что увидев, как Аннет сжигают, я почувствую облегчение… Но его не было. Аннет больше не плакала и покорно стояла у столба, позволяя связать себя».
Время подошло к назначенному сроку, но повозки с заключенной всё не было. Луис тревожился больше всех, хмурился. Он боялся, что в самый последний момент месть всей его жизни разлетится на ленточки. Но нет. Кажется едут. Шум колёс старой телеги и звон копыт. Аннет волочили привязанную за телегой, на которой сидело несколько солдат. Девушку грубо потащили к хворостовой насыпи и деревянному подмосту. Деревянный столб, в который больно уперлась её спина, станет скоро её погребальным крестом. Ей было страшно. Очень страшно. Слёзы немым ручьём текли из её глаз. Но она не кричала, не отбивалась. Руки сцепили сзади железные кандалы, ноги тоже обмотали цепью. В огромной толпе Аннет заметила вдруг знакомый взгляд. Нет, не знакомое лицо, а именно знакомый взгляд. На лице Луиса она могла теперь узнать только его глаза. Хотя нет… Теперь она и их не узнавала. Теперь они были полны ненавистью и желанием мести. Эту ярость… Она видела в них впервые. Слёзы ещё больше стали скатываться по румяным щекам.
— За что? — тихо прошептали губы.
Слишком покорно и невинно…
Священник зачитывал приговор, но она его не слышала. Аннет не смотрела ни на брата, ни на бывшую подругу, а только на Луиса. Что она хотела ему сейчас сказать? Хотела ли покаяться? Извиниться? Или же это был только страх перед грядущими муками и ужасающей смертью?
Фрагмент из дневника.
«Без капли сожаления я смотрел прямо на Аннет, совсем не чувствуя мук совести под её заплаканным взглядом. Но Вильям вдруг вцепился мне в руку.
— Она не ведьма. Мы же все это понимаем.
С тупым выражением лица Эйра безразлично пробубнила:
— Я не уверена… может, и ведьма…
— Это не так! Что мы наделали… что я наделал… Аннет!
Привязанная к столбу девушка посмотрела на него равнодушно. Её лицо ничего не выражало по отношению к нему, а затем вдруг исказилось от ненависти. Это для Вильяма оказалось худшим наказанием.
В этот момент прозвучало последнее слово священника, и огонь факела коснулся крайних прутьев хворостового холма. Огонь, как зверь, с треском стал поглощать сухие ветки, ломая их и стремительно подбираясь к долгожданной жертве. Ноздри ощутили запах дыма, всё тело вспотело. Жар… Становилось слишком жарко. Паника ещё больше охватила женское тело, Аннет стало практически невозможно дышать. Ещё жарче. Печёт. Ноги.
— Аааааааа!
Душераздирающий крик оглушил всю площадь. Лицо Аннет исказилось от боли, в миг стало уродливым. Огонь охватил человеческую плоть, пожирая её снизу к верху. Аннет забилась в агонии, крича во всё горло. Её тело билось в бессмысленных попытках выбраться, но одежда уже горела. Кожа плавилась под ядовитыми языками огня, пузырилась и слазила с мышц. Крик не прекращался! Страшный — страшный крик, который буквально оглушил меня.
— Она заслужила это. И неважно, ведьма она или нет. — наконец-то, ответил я Вильяму, наблюдая за муками Аннет, но по сути, я говорил это самому себе…
Пронизывающий до тошноты крик. Он словно проник под кожу и остался там навсегда. Даже умирая, Аннет отравляла меня…
Все замерли в каком-то благоговейном молчании и лишь художник, что стоял где-то в толпе, не прекращал творить, водить кистью по холсту, обуянный каким-то демоническим, нечеловеческим вдохновением.
В полыхающий костёр бросили корзинку с фиолетовыми цветами, что собирала Аннет. Эйра немедленно это заметила и вдруг потянулась к своему лицу.
— Что… это?
Она вытерла нос тыльной стороной ладони. Её руки были красными от крови. Я коснулся лица и понял, что у меня, как и у неё, идёт кровь. Обернулся к ничего не понимающему Вильяму и обнаружил у него такую же реакцию. Ненависть обернулась против ненавидящих. В тот самый миг мы были прокляты, но не знали об этом…»
Фрагмент страницы из дневника был вырван…
«Какой-то художник нарисовал Аннет и людей, что наблюдали. Нас в том числе. И проклятие нашло своё пристанище в картине, забрав наши души».
Вскоре крик прекратился. Женское тело было полностью охвачено огнём… Вскоре оно почернело… Вскоре от него ничего не осталось… Разошлась толпа, но на площади ещё осталась стоять виновная троица. Спустя время ушел Вильям, за ним и Эйра… Лишь Луис продолжал стоять и бездвижно смотреть на обугленный прах. Насмехался ли он или упивался своей местью? Чувствовал облегчение или где-то внутри его грызло чувство вины, которое подсознательно заглушалось еще большим порывом ярости?
После этого дня Луис словно бы потерял всего себя. Он бесцельно блуждал по улицам, погруженный в свои мысли, до беспамятства напивался в трактирах, приходил в себя потом где-то в грязи на улицах, и снова повторял весь этот цикл. Прошло всего десять дней, а этот круговорот беспамятства всё продолжался и продолжался. Наконец, он напился на последние гроши. Больше денег не было. Среди ночи с бутылкой крепкого рома, пошатываясь, он пошёл в лес. Куда он шёл, зачем? Бесцельно… Он прикладывался к бутылке раз за разом, обжигая свое горло крепким напитком, и шёл дальше. Он дошёл до обрыва. Внизу шумела холодная река с быстрым течением. Он сел на самый край, словно бы играя со смертью. Пьяная голова то и дело кружилась от алкоголя и этой безумной высоты. Он вновь приложился к бутылке ещё раз, и ещё… Потом рассмеялся… Громко и так страшно в этом безмолвном лесу. Но этот смех был будто бы вовсе не его… Из его глаз скатились крупные скупые слёзы — последние в его жизни. Шатаясь, он встал на ноги и кинул бутылку куда-то в бездну. Он не слышал, как она упала. Истерично смеясь, он ещё долго смотрел куда-то вниз, то и дело, как канатоходец, ловя равновесие. Он сделал лишь один уверенный шаг вперёд и лёгким мешком полетел вниз, во тьму. Удар о воду оглушил, а ближайшая каменная глыба в реке тут же разбила висок, когда бездушное тело несло стремительным течением. И тело мастера масок уносило всё дальше и дальше, то и дело разбивая его о каменные выступы. В тот день Луис умер. И душа его навсегда пала под чрево проклятия. Но лишь он этого не знал.