========== Часть 3. ==========
«Проклятие поглотило наши души после смерти. Ни у кого из нас не было пути назад…»
— Кхааа!
Мужчина, выброшенный на берег, судорожно стал глотать воздух. Он тут же перевернулся на бок, выблевывая воду и какую-то слизь из своего организма. Волосы превратились в кровавые колтуны. Он сжимал пальцами песок, пытаясь прийти в себя и вдохнуть полной грудью, что никак не получалось. Свет слепил глаза. Голова звенела и раскалывалась на части от жуткой боли. Он ничего не слышал. В ушах стоял звон. Он попытался оглядеться, но глаза отказывались видеть что-то в этом слепящем свете. Кажется, вокруг был лес. Позади шумела выбросившая его река… Или море? Та река впадала в море… Только он попытался встать на ноги, как жуткая боль снова пробила его тело и голову, он тут же повалился на песок, хватаясь за него и начиная судорожно ползти к воде, словно пытался уползти от боли — типичное состояние шока и выброс адреналина…
— Сэр?
Детский голос позади напугал до дрожи и мужчина резко обернулся, заметив маленькую девчушку. Он уже ждал приступа страха и ужаса, но девочка смотрела не на него, а куда-то словно сквозь него. Она скинула хворостовую ношу со своих плеч и с палочкой в руках стала медленно приближаться к мужчине.
— Вам нужна помощь, сэр? Я слышала, как вы откашливались водой. Вы в сознании?
Только сейчас Луис увидел, что глаза этой девочки были заволочены бело-голубым панцирем — она была слепа.
— По… м… ги…
Луис снова рухнул на песок и закашлялся. Каждое содрогание его груди отдавало болью в голову и позвоночник. Девочка наткнулась на него палкой, потом опустилась на колени и потянула за плечи на берег. Ей было не под силу поднять такую тяжесть, но жажда жизни в Луисе била ключом, и через невыносимую боль он стал отталкиваться ногой.
— Я позову деда на помощь! Подожди.
И девочка убежала, словно вовсе и не была слепой — видимо, очень хорошо знала эти места. Луис же провалился в беспамятство. Потом он помнил всё обрывочно.
Скрипучий старческий голос…
Сильные ладони, потянувшие его за плечи…
Тьма… Треск… Скрип…
***
Огонь мирно потрескивал хворостом в очаге и разливал вокруг себя приятное тепло. Снова раздался болезненный кашель, и чья-то большая сморщенная ладонь легла на крепкую мужскую грудь.
— Тише-тише, парень. Ты со дна смерти вышел, уж это-то ты переживешь.
Грудь зашлась кашлем ещё сильнее, и молодой мужчина, лежащий на соломенной постели, медленно открыл глаза. Голова и тело болели с той же силой, как и там на берегу, разница лишь в том, что теперь его горло не заходилось спазмами от всепоглощающей воды. Он судорожно попытался поднять голову, но сразу пожалел об этом, а чья-то рука немедленно уложила его голову обратно на жёсткую соломенную подушку.
— Тише-тише… Элиза, поставь воду на огонь, он в себя, кажись, пришёл.
Фрагмент из дневника.
«Я, наконец-то, осознанно смог окинуть глазами место, где находился. В поле зрения мутно вырисовался детский силуэт. Девочка в том же заплатанном платье и сером фартуке подняла огромное ведро, стала переливать воду в какую-то ёмкость, а после перенесла её в печь. Треск хвороста мирно расходился по помещению… Убогая лачуга кричала о бедности и материальном недостатке. Исхудалые ветхие стены пропускали свет сквозь щели, оставленные временем. Здесь была всего одна комната, печь и стол, и множество рыболовных сетей и снастей… Меня всего трясло и долго на каком-то предмете я просто не мог фокусировать взгляд».
Девочка спала на соломенной подстилке прямо на полу — лучшее место отдали больному Луису. Дед спал у печи за старой вонючей парусиной.
— Сколько же в тебе силы к жизни…
Поражался старик, сидящий рядом с ним. Старческой рукой он поднял тряпку, вымоченную в горячей воде и приложил к шее страдальца. Только сейчас Луис понял, что его трясёт от холода. Старик повыше натянул на него сотканный из длинных тряпочек подстил.
— Лихорадит…
Дрожа, Луис замер взглядом на деде. Старческие руки по-отечески ухаживали за ним, сморщенное старостью лицо говорило о весьма почтенном возрасте. Его намазоленные руки пахли рыбой. Здесь всё пахло рыбой. Сквозь крупную дрожь Луис недоверчиво продолжал смотреть на своего спасителя.
— Г-гд… е… я?
— В моем доме. Элиза тебя нашла на берегу неделю назад. — он говорил очень медленно, с расстановкой, но охотно, — Всё это время ты провалялся без сознания. Я сразу, как тебя увидел, сказал, что ты нежилец — такой ты был холодный, и твои травмы… Я немного понимаю. В юности когда-то помогал лекарю… Старые времена… Ты был нежильцом, парень. Я даже брать тебя не хотел. Но Элиза настояла, да и ты вдруг стал подавать признаки жизни. У тебя два перелома и многочисленные ушибы. Анакостия — бурная река. Видимо, она тебя хорошо потрепала, пока несла. Ты лежал как раз недалеко от её устья. Я до сих пор поражаюсь, как ты выжил. У тебя рассечен висок и разбита голова — с такими травмами не живуть.
Луис снова зашёлся кашлем, и старческая тёплая ладонь тихонечко похлопала его по плечу.
— Ещё, кажись, и пневмония… — к старику подошла Элиза и подала глиняный стакан с горячей водой, от которой пахло какими-то горьким травами. Дед тут же потянулся к ней и взял отвар в руки. — Ну, ниче-ниче. Может ещё выживешь. Судьба вон как тебя любит. По всем признакам мертвецом был, а к жизни вернулся…
Сильная рука приподняла Луиса за шею, а другая поднесла к иссхошим губам, на которых застыли сгустки слюны, отвар.
— Пей давай. От этого хуже не будеть.
Сквозь новый кашель с большим трудом Луис стал глотать горькую воду. Жажда тоже давала о себе знать. Вскоре он опять провалился во тьму, но к вечеру проснулся. Деда рядом не было, но недалеко сидела Элиза. Она латала очередные сети, умело завязывала на них узлы, руководствуясь лишь руками, ощупью, ведь была абсолютно слепа. Когда Луис проснулся, она тут же тряхнула головой — слух у слепцов особенный.
— Очнулся?
— Где дед?
Девочка безразлично опустила голову, мёртвым взглядом смотря куда-то на пол, а руками ловко продолжая завязывать узелки.
— Дед ушёл в море, пока хорошая погода. Скоро начнётся сезон дождей и ветер, на море будет опасно.
— Ты его дочь?
— Внучка. Тебе вредно говорить. Дед придёт и сменит тебе повязки.
Девочка поднялась с земли и стала искать что-то на ощупь. Она снова наливала в глиняный стакан тот же отвар, вкус которого Луиса выворачивал наизнанку. Мужчина хотел приподнять я на постели, пока девочка стояла у печи, но она сразу услышала треск сжатой в руке соломы и сказала, стоя спиной:
— Не двигайся. Дед запретил. Кости не срослись.
Девочка развернулась и подошла к его постели, начав поить. После она принесла и какую-то рыбную похлебку, от которой хотелось вырвать, даже не задумываясь. Но Луис был слишком голоден, хотя никогда такую дрянь не ел. Он вообще не знал особо материальной нужды. Когда-то пользовался влиянием и всеобщим уважением — масочник даже не считался простым ремесленником. Но те времена казались слишком далёкими, будто их и вовсе не было.
Через два дня вернулся и дряхлый старик, какой-то мрачный и неразговорчивый. Улов оказался плохой, а это значит, что на ближайшую непогоду у них практически не будет грошей, чтобы купить новую парусину, немного рома и муки. Придётся снова печь хлеб из травы… Да и лекарств для Луиса не купить, придётся только кипятить отвары. А о соли и говорить не стоит. Но новость эта не приняла никакого раздражительного поворота.