— Тогда завтра я пойду соберу ещё грибов. Насушим дома, чтобы не промокли на улице. — Элиза была так спокойна, словно ей сказали, что завтра утром будет моросить дождь и только-то. А ей надо лишь пересмотреть планы по хозяйству и подстроить их под новую погоду. Видимо, такое было у них часто…
Дед посмотрел на Луиса и накрыл ладонью его руку.
— Не переживай из-за лекарств. И сами справимся. К тому же на тебе всё заживает, как на собаке. Уж не думал, что когда-нибудь такое встречу. Судьба не даст тебе умереть.
Весь месяц Луис ждал, когда срастутся кости и заживут раны. Старик был прав. На обоженном парне все травмы заживали с какой-то нечеловеческой скоростью. Уже через месяц он смог сидеть с ними за столом, через полтора — помогать по хозяйству, а через два стал учиться рыбачить. Он уходил в море вместе с дедом, учился ловить, сушить рыбу, плести сети, распознавать хорошие рыболовные места. Луис забыл о прошлой жизни, будто бы её не существовало. Неожиданно он получил какое-то долгожданное забвение, облегчение от того, что был лишён прошлого. Сам никогда не вспоминал, а его и не спрашивали. Старый рыбак относился к нему как к сыну, а маленькая, но уже такая взрослая и самостоятельная Элиза была ему почти как сестра. Луис был лишен отеческой любви. Мать никогда и не видел, а отец был далеко не примерным родителем. Луису пришлось рано повзрослеть и уйти из дома. Свой успех он заработал рано, но исключительно благодаря удаче и своему трудолюбию. Как и сейчас, в то время прошлое о его детстве стерлось из его памяти, и мысленно он больше никогда к нему не возвращался.
Рыбак никогда не говорил попусту, но всегда относился с какой-то особой отеческой нежностью к Луису. Деда не смущало уродство на его лице, а Элиза оценивала Луиса совсем не по внешности. Часто они с ней гуляли по лесу. Он ходил за хворостом, она за ягодами и грибами, чтобы засушить на зимний период. Луис стал её глазами, он пытался описать ей рассвет или цвета, что оказалось, на самом деле, невозможно. Как можно описать цвет человеку, который никогда не видел? Девочка ведь даже никогда не видела снов, потому что уже родилась с покалеченными глазами.
***
Это забвение растянулось на несколько лет. Годы шли, незаметно сменяя друг друга, а для этих троих существовало лишь время приливов и отливов, время погоды и непогоды. Рыбу они сдавали за жалкие гроши, но на самое жизненно необходимое этого хватало. Старик стал часто болеть — годы давали и забирали своё. В такие моменты рыбачить приходилось Луису. Он сам выходил в море и приносил назад хороший или не очень улов. Перенимал на себя все обязанности деда по хозяйству и заготовке рыбы, пока тот снова не крепчал и не становился на ноги. Недомогания старика стали цикличными, сезонными; особенно всё обострялось в период дождей. Но он лишь отшучивался и вскоре снова становился на ноги, хотя был уже слишком слабым и дряхлым. Однако за рыбой ходил. Иногда он отправлялся снимать сети вместе с Луисом, но тянуть сам не мог. Тогда он садился где-то поодаль и наблюдал за сильными движениями пышащего силой и энергией парня, вспоминая свои молодые годы.
Так прошло уже пятнадцать лет. Элиза превратилась в девушку, старик не терял энтузиазма, даже когда заходился старческим кашлем, а Луис стал членом их семьи. Вскоре снова начались дожди, и дед слег. Луису пришлось идти за рыбой. Последние уловы были неудачными, поэтому пришлось идти прямо в моросящий дождь. Но бури ничего не предвещало, поэтому идти было безопасно. Уже привычным движением он сдвинул с берега старую лодку и запрыгнул в неё. Элиза помахала ему рукой, хотя ничего не видела, поэтому она махала куда-то в темноту. Но Луис невольно улыбнулся. Это он её научил так делать. На воду стал опускаться мелкий туман, стояла гробовая тишина. Луис закинул сети и сел ждать. Тишина… Часы текли медленно, почти убаюкивали его. Он уже привык к такому ожиданию. Было в этом что-то, что давало ему забыться окончательно.
На удачу улов оказался слишком хорошим. Луис греб лодку назад, пребывая в радостном предвкушении. Деревянный нос упёрся в песчаный берег, и сильным движением лодка проехала по песку ещё дальше, чтобы вода не могла выманить её в свои коварные объятия.
— Элиза! Дед! Я вернулся.
Луис сделал два шага вперёд, и тут же с его плеч рухнул весь улов. Ткань развязалась, и рыба беспомощно разбросалась по песчаному берегу. Некоторые рыбешки были ещё живы, они бились в агонии, глотая ртом убийственный воздух. Рыбьи глаза расширились перед лицом приближающейся смерти. Перед таким же лицом смерти стоял и Луис.
— Нет…
На песчаном берегу прямо недалеко от хижины на земле лежало тело деда с перерезанным горлом, а чуть дальше и тело Элизы.
— Нет! Дед!!!
Луис немедленно подбежал к мёртвому старику, судорожно пытаясь привести его в чувства, но на это не было никакой надежды. Перекошенный рот в седой щетине оголял беззубые челюсти с гнилыми корнями, а мутные глаза, как у тех разбросанных рыб, широко распахнутые смотрели куда-то в сторону водяного горизонта.
— Нет!..
Отчание завладело Луисом от самых кончиков его пальцев до головы. Оно стало душить его, стягивать горло и грудь. Он тут же поднялся на шатающихся ногах и со всех сил ломанулся к телу Элизы. Но она была также холодна, как и тело старого рыбака.
— Нет…
Он поднял её тонкое тело, которое под обветшими тряпками оказалось слишком тонким и худым. Слезы с мужского лица скатились прямо на женскую грудь. Она даже не поняла, как умерла, ведь и жизнь была для неё сплошной тьмой. Лишь ужасная боль уничтожила для неё благоговейное спокойствие и умиротворение смерти… Луис заметил, как платье возле её паха было разорвано и испачкано кровью. Те, кто приходил и выкупал их рыбу! Они сразу ему не понравились. Воры и убийцы… Но они предложили больше, и дед не счёл нужным отказываться от этой прибыли. Нужно было нашкрябать хотя бы на одежду…
— Неееееет!!!
Страшный крик Луиса раздался на весь берег, отразился от деревьев и улетел куда-то в бездыханное серое и мёртвое небо. Он прижимал тело Элизы к себе, судорожно глотая воздух. Он любил её как сестру, чистой, ничем не испорченной любовью: не большим, не меньшим. Немедленно Луис вспомнил все ужасы настоящей жизни. Как уродливы люди внутри. Как уродлива Аннет, как лицемерны все, кто прикидывается маской красоты и добродетели. Ненависть стала в нем закипать с нечеловеческой силой!
Фрагмент из дневника.
«Всё, что уродливо, — прекрасно внутри. Элиза была прекрасна. Анорексически худая и слепая, отнюдь некрасивая лицом, она была прекрасна внутри. Она была человеком! Старый рыбак был Человеком… Все же остальные — звери в шкуре людей!..»
— Звери… Лишь уроды в душе…
Он повторял это себе под нос, бессмысленно шевеля губами, с ненавистью смотря куда-то сквозь песок, прижимая к себе тело той, которую со всем почтением теперь называл про себя Человеком, и качался из стороны в сторону, сидя на коленях. Слёз больше не было. Глаза застилала лишь ненависть. Он просидел так несколько часов, взращивая в себе ярость и тьму ко всему окружающему миру. Забвение осознанного беспамятства спало, как белоснежная пелена, открывшая вдруг все ужасы реальной жизни.
Фрагмент из дневника.
«Я похоронил их тем же вечером, здесь, недалеко от хижины, в сыром песке и в таких же сырых сумерках. Я не мог находиться в хижине один, и поэтому развёл костёр прямо среди двух могил. Это было моё немое прощание с ними. Я просидел так половину ночи и заснул тут же на песке. Пасмурное утро встретило меня одиночеством и опустошенностью. Мне было незачем больше здесь оставаться и в то же время мне было некуда идти.
По какой-то инерции я пошёл собирать сети, а потом долго вывешивал их, чтобы они высохли под сильным морским ветром. Море было не очень спокойным. Вторую ночь я провел в хижине, которая теперь казалась слишком пустой. Пусто было и в моей душе… Я больше не мог здесь находиться. И я вышел в город.