«Когда трон опустел, он, вняв советам добрых людей, призвал меня ... и с общего согласия возвел на престол, не оставив мне ничего, кроме Лана. Когда же, став королем, я постарался вернуть то, что по закону входит в королевские владения, он повел себя как последний завистник. Став моим тайным врагом, он совращал деньгами моих немногих друзей и возбуждал ненависть в моих недругах» (II, 73). Если сопоставить эти высказывания с собственно авторским текстом, то окажется, что слова обоих героев не совсем соответствуют истине. Герцог произносит свою речь перед королем, захватив его в плен, но сомневаясь в возможности удержать его, поэтому его уверения в том, что виновник их разрыва — король, внявший наущениям «ничтожных и несведущих людей» (II, 51), — в значительной степени лицемерная попытка оправдать свои действия. И Лан у короля он попросту отбирает в обмен на свободу, но придает этому захвату вид пожалования. С другой стороны, согласно Рихеру, Людовик действительно первым нанес обиду герцогу, когда отказался от его опеки (II, 6), а затем еще оскорбил его, пожаловав ему город Байе, а потом неожиданно и в резкой форме приказав отступиться от него (II, 42), так что он — вовсе не невинная жертва злокозненного герцога. Роль Гуго в призвании и коронации Людовика, по версии Рихера, также более значительна, чем хотелось бы королю, причем король обязывался поступать в соответствии с советами герцога и нарушил это условие. Поэтому слова Гуго и Людовика — это только их слова, выражающие их мнения, которые решительно отличаются друг от друга и в меньшей степени, но все же отличаются, от точки зрения самого Рихера.
Подобным же образом король Людовик V выдвигает обвинения против Адальберона: «Реймсский архиепископ Адальберон, преступнейший человек из всех, кого носит земля, презрев власть моего отца, во всем помогал Оттону, врагу франков ...» (IV, 2), а Адальберон отвечает на обвинения: «я до сих пор стремился к благу королей, почитал их род, а также, как подобало, охотно отстаивал выгоды сеньоров» (IV, 4), а далее говорит: «объявляю, что в моей душе не гнездится ничего, что не было бы на пользу государству» (IV, 8). Карл Лотарингский говорит о себе, что он «не лишен доблести» (IV, 9), а тот же Адальберон заявляет, что Карла «ослабляет бездействие» (IV, 11). Кстати, Карл также высказывается в пользу передачи короны по наследству, тогда как Адальберон считает, что «на трон будет возведен только тот, кто блещет не только знатностью рождения, но и мудростью, кто стойко сохраняет верность и подкрепляет ее величием души» (IV, 11).