Далее, необычно и увлечение Рихера медициной, заставившее его использовать любую возможность, чтобы показать свои познания в этой области. Рихер как будто лишен смирения — он не стесняется описывать подвиги своего родителя (II, 87-90, III, 7-9) и собственную поездку в Шартр (IV, 50). В прологе «Четырех книг историй» отсутствуют обычные ссылки на свою необразованность[768], напротив, он даже называет свой основной источник — сочинения Флодоарда, — как бы предлагая сопоставить с ними его труд и оценить сделанные им усовершенствования, выражает надежду, что его сочинение читателю понравится (пролог). Политические взгляды Рихера довольно неопределенны — нельзя сказать, чтобы его сочинение было направлено против или, наоборот, в пользу какой-либо династии или партии. Его повествование распадается на ряд отдельных эпизодов — историй, он может нарушить хронологию и один раз путает персонажей (III, 15), но при этом он точен как раз там, где его повествование имеет, очевидно, наименьшее отношение к действительности: рассказывая о юношах, похитивших лодки у Гуго Великого, он называет сумму, которую они посулили своему незадачливому гостеприимцу — 10 солидов (II, 57), он указывает, как именно прятали яд Дерольд и его соперник (II, 59), говорит, что во время свидания Гуго Капета с Оттоном II меч последнего лежал на плетеном кресле (III, 85), описывая осадную башню, приводит даже размеры пошедших на нее бревен (III, 105). Наконец, складывается впечатление, что он не всегда бывает вполне серьезен: ирония проглядывает в том, какое прозвище он дал своему мулу, павшему по дороге в Шартр — Буцефал (IV, 50), несколько комическими выглядят эпизоды скандала, учиненного Вильгельмом Длинный Меч в Аттиньи (II, 30) и, возможно, освобождения Карла Простоватого архиепископом Херивеем (I, 22). Напрашивается вопрос, всегда ли он был полностью серьезен и в других случаях?
Из всего вышесказанного следует, в частности вывод, что «Четыре книги историй» очень слабо напоминают официальную, написанную по заказу государственного деятеля, предназначенную для широкого круга читателей хронику[769]. Сочинение Рихера — вообще не хроника, принцип изложения в нем совершенно иной, к тому же в нем не ощущается хода времени, развития истории. Оно не похоже и на результат исполнения официального заказа, так как слишком неопределенно в политическом плане, слишком отрывочно и имеет слишком личный характер. «Четыре книги историй» скорее представляют собой сочинение, написанное образованным человеком для очень немногочисленных читателей, своих единомышленников, способных оценить его достоинства. Для этого узкого круга читателей, главным из которых должен был стать, очевидно, Герберт, была интересна не собственно история Х в., в которой они и без того могли быть осведомлены, а попытка автора рассказать эту историю в занимательной форме и в соответствии с принципами античной историографии. Перед такими читателями Рихеру не было нужды извиняться, и сведения, относящиеся к самому автору, могли представляться им важными. Кто на самом деле смог ознакомиться с трудом Рихера в то время — мы не знаем, как не знаем и того, какое место занимали «Четыре книги историй» в жизни монаха из Реймса.
Если «Четыре книги историй» — не историческое произведение в полном смысле этого слова, то стоявшие перед ним литературные задачи автор выполнил блестяще — едва ли можно назвать другой источник того времени, дающий столь же яркое представление о своей эпохе. Для чисто повествовательной истории из него можно почерпнуть не так уж много, с его данными сложно работать (главным образом, потому, что он практически не датирует события), но при этом он сохранил ряд драгоценных сведений, например, о совещании аббатов, на котором шла речь о реформировании монастырской жизни (III, 32-42), и о раннем периоде деятельности Герберта (III, 43-65). За описаниями и речами Рихера, выдержанными в античном духе, все равно чувствуются подлинные отношения Х в., чувствуется человек, живший в то время.
Замечательная особенность сочинения Рихера заключается в том, что оно сохранилось в черновике. Мы не знаем, как оно должно было выглядеть в окончательном варианте, но можем проследить за ходом редактирования, вносимыми изменениями, их характером. В полностью отредактированном виде «Четыре книги историй», возможно, были бы свободны от многих погрешностей автора, и гораздо труднее было бы подвергнуть его критике. Рихер обогащает наши представления о раннесредневековом монахе-историке, требуя при этом чрезвычайной осмотрительности в работе как с ним, так и с другими подобного рода источниками: забота о стиле и занимательности повествования могла взять верх над точной передачей фактов не только у Рихера, но у него это обстоятельство заметнее. Он дает возможность поставить проблему соотношения заимствований из литературы и почерпнутого из исторических источников и из действительности в историческом сочинении того времени. И несмотря на близость сочинения Рихера к беллетристике, несмотря на его незаконченность и сложность работы с ним, — он практически ни в чем не позволяет быть полностью уверенным, — насколько беднее были бы наши познания о Франции Х в. без «Четырех книг историй» монаха Рихера из обители св. Ремигия в Реймсе.
768
Даже Герберт извинялся перед читателями за свое невежество во вступлении к "Реймскому собору". См.: MGH, SS, t. III, p. 659.
769
При этом сочинение Рихера довольно часто называют хроникой. См., например: Чайковская О.Г. Писатели-монахи и писатели-рыцари (X в.).