М-р Велискурт схватил чек, только что им подписанный, разорвал его на клочки, открыл другой ящик своего бюро, вынул из него горсть бумажек и золотых и, сосчитав, кинул их на столь.
— «Вот ваши деньги, — берите их, и чтобы вашего духа здесь не было, слышите!» проговорил он, голосом хриплым от сдержанного бешенства, — «и прежде нежели осмелитесь снова предлагать себя в воспитатели сыну джентльмена, научитесь знать свое место и обуздывать вашу проклятую шотландскую гордыню! А теперь — ни слова больше! — вон!»
Гордо откинув назад голову, Монтроз смотрел на своего «бывшего господина» презрительным, испытующим взглядом бойца, готовящегося вступить в бой, — глаза его злобно сверкнули, рука сама собою поднялась — но вдруг воспоминание чего-то ему дорогого промелькнуло в душе его… он сдержал свой безумный порыв, приподнятой рукой взял свое жалованье, и молча вышел из комнаты.
Джон Велискурт захохотал злобным смехом.
— «Эх, ты, дерзкий щенок!» бормотал он, «и подумаешь, что подобные субъекты получают университетские дипломы и всякие рекомендации! Изумительно! Конечно, обман и протекция — больше ничего!… Ленивый, ничего не знающий хвастунишка, худшего товарища для Лионеля нельзя было и придумать! С ним Лионель только научился даром тратить время. Я очень доволен, что профессор Кадмон-Гор изъявил согласие пробыть у нас каникулярное время-конечно, обойдется это мне весьма дорого — но за то он сумеет исправить ошибки Монтроза, и скоро подвинет вперед Лионеля. На подобного человека вполне положиться можно и в отношении вопросов религиозных».
Размышления о скором прибытии знаменитого профессора благотворно подействовали на м-ра Велискурта: он на столько успокоился, что направился в гостиную, где думали найти жену и сэра Чарльза. Однако, в комнате никого не оказалось. По словам прислуги, сэр Чарльз несколько минут как уехал, а мистрис Велискурт одна вышла в сад.
М-р Велискурт встал у открытого окна, вдыхая в себя ароматный летний воздух: утренний дождь сильно промочил землю, а он терпеть не моги ходить по сырости поди мокрой листвой деревьев. Месяц стоял уже высоко на небе и светил-но он не были ценитель лунных освещений… Благоговейная, таинственная тишина ночи сходила на землю. М-р Велискурт этой тишины положительно не переносил… Он закашлял намеренно… кашляли громкими, резким, крикливыми кашлем, и действительно одним этим звуком он уже нарушил гармонию чудной, поэтичной картины, в которой леса, и горы, и тучи, и небо, и месяц, — все слилось в одну дивную красоту. Своими кашлем м-р Велискурт точно ввел в то, что было чисто, идеально, элемент прозаичной, обыденной жизни, и — он вспомнил, что жены его все нет… Сад был большой, совершенно запущенный. Хотя вновь взятый садовники всячески старался приводить его в порядок, но он успевал лишь чистить и прокладывать дорожки — и был бессилен в борьбе с природой, которая по своему раскинула и убрала деревья и кусты, и на все наложила свой особый отпечаток художественной красоты.
Дикий, заросший сад, видно, полюбился мистрис Велискурт — в нем она проводила почти все свое время. Однако, с тех пор как стоял м-р Велискурт у окна, ее в саду нигде не было заметно. Вдруг издалека донеслись до его слуха, сперва чуть слышно, затем совсем ясно, слова какой-то веселенькой народной песни, которую она где-то запела.
Презрительная улыбка исказила его некрасивое лицо.
— «Ей бы быть уличной певицей! "сказал он про себя, «на это у нее хватило бы уменья. И как подумаешь, что она происхождения благородного, что воспитание получила! Какая чудовищная аномалия!»
Он с треском захлопнул окно, закурил сигару и пошел к себе читать какую-то глупейшую вечернюю газету.
Глава III
На другой день, в седьмом часу утра, маленький Лионель, совсем уже одетый, сидел у окна своей спальни и с нетерпением поджидал появления Монтроза. Он собрался проводить своего дорогого учителя и находился в возбужденном состоянии… День был чудный, солнце ярко светило на безоблачном небе, птицы как-то восторженно пели. Различные чувства волновали чуткую душу ребенка: грустно было расстаться с веселым, милым, добродушным учителем, который относился к нему так ласково и один понимал его… весело, казалось, встать потихоньку, в неурочный час, и украдкой, без ведома отца, выйти из дома… весело смотреть, как дилижанс, с ретивою четверней, молодцеватым кучером и еще более молодцеватым красноносым кондуктором стоит у неуклюжего, маленького почтового домика, носящего смешное прозвище «Колода Карт», и наблюдать, как м-р Монтроз станет взбираться на высокое сиденье, и кондуктор затрубить -ту-ту-ту в свой рог, и как наконец тронется величественный экипаж, и кони помчать его с неимоверною быстротой!.. Мудрено ли, что все это приводило мальчика в какой-то трепет… Но в самом тайнике своей души он лелеял нечто иное, о чем не поведал даже Монтрозу: он решил-весь тот день домой не возвращаться!… Он знал, что до прибытия профессора Гора, уроков не будет, а профессора ждали поздно вечером, около 10 часов, так что весь день был в его распоряжении долгий, чудный, солнечный день, и он сказал себе, что воспользуется им себе на радость!… Он вовсе не желал обманывать отца: эта потребность- уйти, куда глаза глядят, происходила от необъяснимого, ему самому непонятного чувства -душа его устала и жаждала покоя… Всю ночь он обдумывал этот свой план и чем больше всматривался в него, тем больше убеждался, что ничего дурного в нем нет. М-р и м-с Велискурты никогда не присылали за ним иначе как к завтраку, предполагалось, что все остальное время он проводить за занятиями со своим воспитателем: благо он на несколько часов был сегодня лишен воспитателя, неужели не мог он воспользоваться своею свободою? Он еще не успел разъяснить себе этот вопрос, когда Монтроз тихо вошел с чемоданом в руках.