Монтроз привык не редко слышать от мальчика такие безнадежный речи, но в это светлое, летнее утро, когда он сам чувствовал такой прилив молодых сил и радостно ехал домой, к тем, кто любил его — одинокая жизнь этого ребенка и трогательная покорность, с которой он относился к судьбе своей, — производили на него особенно тяжкое впечатление.
— «Убежать из дома» — продолжал Лионель, краснея, «я, может быть, мог бы на несколько часов… но если бы я попытался убежать настоящим образом, сделаться, например, матросом — меня бы вернули назад… а если бы вам об этом написал, только бы на вас напрасно навлек неприятности… Видно, вы об этом не подумали, м-р Монтроз, а я так подумал.»
— «Ты слишком много думаешь, вот, в чем беда! "с некоторым раздражением возразил Монтроз. Ему как-то было досадно, что этот 11-тилетний мальчик рассудил разумнее его, взрослого 27-ми летнего человека…
Они оба замолчали. — Спустя несколько минут маленькая, холодная ручка Лионеля дотронулась до руки Монтроза.
— „ Но я никогда вас не забуду, Вилли " — сказал мальчик, немного запинаясь над этим словом, «вы, ведь, позволили мне иногда вас так называть — вы самый молодой изо всех моих воспитателей и самый добрый — и хотя я не могу удержать в памяти все уроки, доброту помнить могу и буду помнить всегда!»
Грустно и нежно глядели его тихие глаза, бледное личико было все взволновано, и таким он казался маленьким, жалким, одиноким в эту минуту!
— „ Ладно, ладно, мальчишка милый, верю», торопливо сказал Монтроз, стараясь скрыть свое волнение — «смотри, совет-то мой вспоминай: над книгой не надрывайся — как урок тебя одолеет — брось! И скорей в лес! Высекут — не беда! Розги лучше, нежели болезнь! Здоровье первое благо — куда нужнее всякого богатства!»
В эту минуту вдруг весело затрубила вдали труба кондуктора дилижанса — Монтроз вскочил.
— «Пожалуй, опоздаем!» воскликнул он.
Появилась м-с Пейн, глубоко приседая, улыбаясь, повторяя всякие пожелания.
— «Прощайте, прощайте,» весело кричал ей Монтроз, схватил свой чемодан и скорыми шагами направился к «Колоде Карта.»
Лионель едва поспевал за ним. Когда они дошли, то дилижанс был уже подан — молодцеватый кондуктор неистово трубил в свою трубу — но больше для собственного удовольствия, чем для чего другого!
— „ Что, вы рады ехать, м-р Монтроз?» спросил Лионель, «вы должны быть очень рады!»
— «Да, я рад», ответил Монтроз, «но в то же время очень мне грустно тебя покидать, мой мальчик — я бы рад был остаться здесь еще на время, чтобы тебя оберегать.»
— «Правда?» вопросительно сказал Лионель — «не зачем вам обо мне беспокоиться — что можете со мной случиться? Ничего никогда не случается — один день как другой…» — «Ну, прощай!»
Монтроз передал свой чемодан кондуктору и ласково положить обе руки на плечи мальчику.
— «Когда вернешься домой, скажи своему отцу, что я тебя взял сегодня утром, чтобы проводить меня, и что, если он пожелает объясниться по этому поводу, он знает, где письмо может найти меня. Помни, я беру всю вину на себя! Прощай, милый, дорогой мой мальчик, и Господь да хранить тебя!»
Губы Лионеля судорожно задрожали — он силился заставить их улыбнуться, но улыбка вышла жалкая такая, точно слезы чувствовались в ней…
— «Прощайте,» чуть слышно проговорил он.
Ту-ту-ту… затрубила труба. Монтроз уже сидел на своем месте, на самом верху дилижанса, кондуктор строго обвел глазами толпу деревенских детей, который стояли поодаль, восторженно глазея и на него самого и на его возницу.
— «Прочь с дороги!» закричал он и махнул вожжами — лошади рванули и весело помчались по мостовой.
— «Прощай, прощай!» — еще раз крикнул Монтроз, махая своею соломенною шляпой.
Ответный голосок Лионеля уже не мог дойти до быстро удалявшегося Монтроза, так что он только приподнял свою шапочку в ответ — жалкая улыбка, и та исчезла с его бледного личика, а на лбу как-то резче обозначилась глубокая морщина. Он стоял неподвижно, и пристально смотрел вдаль. Когда же дилижанс совсем скрылся из виду, он вздрогнул, точно очнулся от какого-то сна, и увидел у себя в руках книгу Гомера. Монтроз забыл о ней. Несколько деревенских детей стояли поодаль, они глядели на него, и он слышал, как они между собою что-то говорили «о маленьком барине из большого дома». И он на них смотрел. Очень ему понравились два краснощекие, круглолицые мальчика — он бы охотно заговорил с ними, но он стеснялся, инстинктивно чувствуя, что они могут недоброжелательно отнестись к нему — и решил, что лучше остаться одному и идти своей дорогой… Но не домой идти собирался он — о, нет! Не решил ли он, что будет у него сегодня праздник — праздник настоящий, устроенный им самим!