Углубляясь в чтение самого документа, подпадаешь сначала под обаяние и притягательность изощренной публицистичности автора, очевидно, опытного полемиста, ведущего весь ход аргументации на параллельных выводах: и из Библии, и из естественного разума. Это и понятно, ведь «Правда воли монаршей» была направлена на убеждение широкого круга религиозных русских читателей, для которых, однако, особый вес имеют «рационалистические доказательства». При дальнейшем чтении «Правды…» чувствуешь себя во властных объятиях целенаправленной мысли, питаемой мощной историко-правовой эрудицией, опирающейся на естественно-правовые теории Липсия, Гоббса, Гроция, Пуфендорфа, Буддея (на них непосредственно ссылается автор); мысли Кампанеллы и Макиавелли, Жана Бодена, Томазия, Вольфа - апологетов сильной централизованной власти, и в то же время на мысли тираноборцев - Теодора Бэза и Юния Брута; положения кодексов императора Константина и базилевса Юстиниана и многих других. Слог и стиль трактата сделали бы честь Антиоху Кантемиру, а основательность примеров - Василию Татищеву. И сразу становится понятным, что объединить эти качества в одном авторском лице в России в петровскую эпоху, и при этом еще быть столь напористым и раскованным, мог лишь глава «ученой дружины Петра I» (куда входили и оба упомянутых лица) - преосвященный Феофан Прокопович…
Сангвиник и жизнелюб, Феофан, а еще раньше Елисей, Елеазар, затем Самуил Церейский, трижды менявший веру и, наконец, в православии Прокопович - по фамилии своих матери и дяди-опекуна (фамилия отца его до сих пор не установлена), исходил Европу, учился в римской коллегии св. Афанасия и даже слушал лекции в Ватиканском Colleqium Romanum, посещал университеты Лейпцига, Галле, Иены, стал профессором Киево-Могилянской академии, где преподавал поэтику, риторику, философию, теологию. Любил математику и физику, живопись и театр. Большой библиофил и книжник, он не преминул подчеркнуть в «Правде…» свою осведомленность в российской библиофике: «…книги у многих Авторов сочиненные об уставах и законах гражданских, и нигде в них не полагается сумнительство в сем: может ли родитель сына лишити своего наследия. Только рассуждают учители, а законодавцы Государи и определяют разные вины, коих ради может родитель отринута сына от наследия своего: И тако весь честный мир есть на сего свидетель. И есть ли бы кто в толиком учителей и законоположников множестве сумневался, то мощно ему показать и у нас в России, а наипаче в царствующем Санктпетербурхе, до трех сот, и вящше, законных книг, в которых разсуждается о винах и обстоятельствах такового то сынов не добрых отвержения, то что если бы нам вникнути в славные и великие по Европе книгохранительницы…»
Еще в Киеве Прокопович начал непримиримую борьбу с ортодоксами православия и даже христианства вообще. И ему пришлось бы худо, если бы не Петр I - во времена Прутского похода он взял Прокоповича с собой, а затем - в Москву и Петербург под свое покровительство. Было очевидно, что ученый-богослов мыслил и боролся в духе петровских реформ… «Правда…» и вытекающие из нее положения формируют в сознании читателя идею о самодержавном Государе, мудром и просвещенном, стоящем во главе российского государства… Речъ шла, конечно же, о Петре Великом и о том, что его преемники представляются и равновеликими ему по масштабам замыслов и деяний… Мысль прекраснодушная, но нереальная, и потому ошибочная.
Однако мнение о том, что главенствующая идея государственной власти - централизм абсолютной монархии предпочтительнее власти аристократической олигархии, - разделяли Кантемир и Татищев, Ломоносов и Карамзин, на раннем этапе Пушкин и многие другие выдающиеся умы - вплоть до настоящего времени. К тому же для России Прокопович наиболее подходящей считал наследственную монархию. Правда, после дела царевича Алексея он обосновывал в «Правде…» петровский закон о престолонаследии, где сказано, что наследником не обязательно должен быть кровный родственник, «не по естественном первенстве, како погрешительном правиле, но по усмотрению добродетельного превосходства», т. е. лицо, которое, по мнению правящего государя, сможет наилучшим образом продолжить его дело прогрессивных общественных преобразований. Находясь под обаянием гения Петра I, он наивно ожидал воцарения просвещенного государя-наследника. Неприятие Прокоповичем олигархического правления «верховников» - Долгоруких, Меншикова, Апраксина, Головкина, Толстого, Голицыных, Остермана - к сожалению, было перенесено на саму идею создания механизма по ограничению власти самодержавия. Заметим, что эти «птенцы гнезда Петрова», образуя Верховный тайный совет и став во главе государства, с одной стороны, казалось бы, продолжили усиление государственного централизма, т. е. российского самодержавия: лишили прав Сенат, свели на нет роль Берг- и Мануфактур-коллегии, ликвидировали Главный магистрат, а городское самоуправление подчинили губернаторам. При них началась подготовка к восстановлению патриаршества… «Верховники» только делали «вид, - пишет Прокопович, -будто они народной пользе служат, а самим делом, желая получить себе хоть часть царской власти, когда целой оной достать не могли… власть государству сократить и некими установлении малосильною учинить… Диктаторы, власть всемощная и лютая, и паче монаршества страшнейшая».