Гамильтон Сеймур был приглашен к Николаю уже через пять дней. Второй разговор состоялся 14 января, третий — 20 февраля, четвертый и последний — 21 февраля 1853 г. Смысл этих разговоров был ясен: царь предлагал Англии разделить вдвоем с Россией Турецкую империю, причем не предрешал участи Аравии, Месопотамии, Малой Азии.
Начиная эти разговоры в январе — феврале 1853 г., царь допустил три капитальные ошибки: во-первых, он очень
легко сбросил со счетов Францию, убедив себя, что эта держава еще слишком слаба после пережитых в 1848–1851 гг. волнений и переворотов, и что новый император Франции не станет рисковать, ввязываясь в ненужную ему далекую войну; во-вторых, Николай, на вопрос Сеймура об Австрии, ответил, что Австрия — это то же, что он, Николай, т. е., что со стороны Австрии ни малейшего противодействия оказано не будет; в-третьих, он совсем неправильно представил себе, как будет принято его предложение английским правительством. Николай сбивало с толку всегда дружественное к нему отношение Виктории; он до конца дней своих не знал и не понимал английской конституционной теории и практики. Его успокаивало, что во главе кабинета в Англии в этот момент, в 1853 г., стоял тот самый лорд Эбердин, который так ласково его выслушивал в Виндзоре еще в 1844 г. Все это, казалось, позволяло Николаю надеяться, что его предложение встретит благоприятный прием. 9 февраля из Лондона пришел ответ, данный от имени кабинета статс-секретарем по иностранным делам лордом Джоном Росселем. Ответ был резко отрицательный. Лорд Россель не менее подозрительно относился к русской политике на Востоке, чем сам Пальмерстон. Лорд Россель заявлял, что он не видит вовсе, почему можно думать, будто Турция близка к падению. Вообще он не находит возможным заключать какие бы то ни было соглашения касательно Турции. Далее, даже временный переход Константинополя в руки царя он считает недопустимым. Наконец, Россель подчеркнул, что и Франция и Австрия отнесутся подозрительно к подобному англо-русскому соглашению.
После получения этого отказа Нессельроде старался в беседе с Сеймуром смягчить смысл первоначальных заявлений царя, заверяя, будто царь не хотел угрожать Турции, а лишь желал бы вместе с Англией гарантировать ее от возможных покушений со стороны Франции.
Перед Николаем после этого отказа открывалось два пути: или просто отложить затеваемое предприятие, или итти напролом. Если бы царь думал, что на сторону Джона Росселя станут Австрия и Франция, тогда нужно было бы выбирать первый путь. Если же признать, что Австрия и Франция не присоединятся к Англии, тогда можно было итти напролом, так как царь хорошо понимал, что Англия без союзников воевать с ним не решится.
Николай избрал второй путь. «Что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши договоры определяют наши отношения», — такую пометку сделал царь собственноручно на полях представленной ему копии письма лорда Росселя к Гамильтону Сеймуру. Таким образом, он сбрасывал Австрию со счетов.
Русско-французские трения в Турции. Столь же легко Николай сбросил со счетов и Францию. Это была третья и самая важная его ошибка. Она была неизбежной. Царь не понимал ни положения Франции после переворота 2 декабря, ни стремлений ее нового властелина. В этом полнейшем непонимании были виноваты также русские послы — Киселев в Париже, Бруннов в Лондоне Мейендорф в Вене, Будберг в Берлине, а больше всех канцлер Нессельроде все они в своих докладах извращали перед царем положение дел. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что царю было бы желательно от них узнать. Когда однажды Андрей Розен убеждал князя Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то Ливен отвечал буквально: «Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло».
Начало просветления последовало в связи с дипломатической распрей между Луи-Наполеоном и Николаем, возникшей по поводу так называемых «святых мест». Началась она еще в 1850 г., продолжалась и усиливалась в 1851 г., ослабела в начале и середине 1852 г. и вновь необычайно обострилась как раз в самом конце 1852 г. и начале 1853 г. Луи-Наполеон, еще будучи президентом, заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все подтвержденные Турцией еще в 1740 г. права и преимущества католической церкви в так называемых святых местах, т. е. в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился; но со стороны русской дипломатии в Константинополе последовал резкий протест с указанием на преимущества православной церкви перед католической на основании условий Кучук-Кайнарджийского мира. По существу эти пререкания, конечно, нисколько не интересовали ни Луи-Наполеона, ни Николая; для обоих дело шло о гораздо более серьезном вопросе. Впоследствии министр иностранных дел Наполеона III Друэя-де-Люис весьма откровенно заявил: «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения для Франции. Весь этот восточный вопрос, возбуждающий столько шума, послужил императорскому note 28 правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение почти полувека парализовал Францию. Наконец, представилась возможность посеять раздор в могущественной коалиции, и император Наполеон ухватился за это обеими руками». Для Наполеона Ш осложнения на Востоке, хотя бы под предлогом какой-то ссоры из-за святых мест, были нужны, чтобы отколоть Англию и Австрию от России: именно на Востоке их интересы расходились с интересами царя; для Николая же вопрос о святых местах тоже был очень удобным и популярным предлогом для ссоры, но не с Францией, а с Турцией. Незаметно дело о святых местах переплелось с выдвинутой Николаем претензией не только защищать права православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией защитником всех православных подданных султана, т. е. получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.
В начале 1853 г. спор очень обострился. Абдул-Меджид и его министры, под прямым Давлением французской дипломатии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит», — сказал царь, ясно понимая теперь, что Наполеон вовсе не забыл истории с титулом.