История для дочурки о том как устроен мир.
История для дочурки о том как устроен мир
В том мире я почти такой же как здесь. Ну, может чуть гуще и светлее волосы да борода, и на вид всегда не более тридцати. Хотя каждый сон всегда немного меняет разрез глаз да узор на рубахе. В том мире стелется бесконечная дорога, проходя то меж вековых сосен, то меж гигантских дубов, пролегая через степи и по пустыням, мимо древних руин, проводя то поднебесными перевалами меж заоблачных снежных вершин, то у ласкового и теплого, то у громогласно ревущего, бьющего о скалы и заливающего путь ледяными брызгами морей. Случается, на великих заснеженных холмах и по льду, простирающемуся, кажется, до самого горизонта, едва заметный наст переметаемый поземкой отмечает направление, неожиданно выводя на каменистую тропинку, выбегающую на усыпанные цветами альпийские луга. В том мире со мной всегда только двое - Дракон и черный Волк. И хоть испокон не видел там никого, кроме извечных спутников,в моей котомке кроме кресала, трубки и маленького чайника, всегда две пиалы в готовности встретить гостя. Волк чая не любит, а Дракон пьет из своей. Или своих. Я не знаю, то ли у него где-то пещера, уставленная чайными сервизами, а то и целый город искусных мастеров беспрестанно творящих новые шедевры, но пиала или чашка у Дракона всякий раз донельзя вычурная, то увитая переливающимися эмалевыми змеями, то инкрустированная драгоценными камнями или порхающими перламутровыми бабочками. Хотя, скорее всего, она одна и та же, только всякий раз разная, просто потому, что сам он большой выдумщик и великий мастер иллюзий. Мой милый Дракон, мудрец, поэт и сказочник. Правда, не зная его хорошо, с первого взгляда этого не скажешь. Все из-за этого большого розового носа и розовых же, чуть припухших губ, всегда изогнутых в легкой насмешливой улыбке, и почти всегда лукаво сощуренных глаз, вкупе рисующих чуть глуповатый простецкий образ. Но на деле способен он проникнуть в самое естество и творить новые миры. Всегда наготове новое. И фантазиям своим и задумкам улыбается мой милый Дракон. Бывает, вечерами мы собираемся вместе у небольшого огня, и Дракон устраивает представление. Он рисует для нас красавиц и замки волшебников, говорящих зверей и фейерверки, усыпанные самоцветами сокровищницы и волшебные цветы да звездные всполохи. И сидя с ним в такие вечера, уж вовсе невозможно отделить фантазии его от воспоминаний моих, вернее, наших, но чуть позже об этом. Иногда он поет. Тогда Волк начинает подпевать, то устремляя к звездам свой голос, то обволакивая, с хрипотцой, с треском горящих сучьев, и тогда песня становится Жизнью. Ведь Волк единственный из нас способен ликовать и чувствовать боль. Я вижу Волка нечасто. Он носится по окрестностям, уходя от дороги на многие лиги, и приходит лишь по вечерам, перед сном. Было как-то, он подлетел к огню с изодранным кровоточащим боком. С ревом, с безумными глазами полными страдания, он выскочил из леса и, словно не узнав, вцепился клыками мне в предплечье. Но в том мире я не чувствую боли. Так и оставив руку в сомкнутой пасти, я долго баюкал его у огня и гладил густую черную шерсть,пока не затянулись раны. Дракон был грустен и что-то слышно едва наигрывал на лютне. Но спустилась ночь. Мы уснули, и нам приснился новый мир. Мы всегда засыпаем там вместе, потому что в мире сна живем в одном теле. Эти сны очень важны, ведь только здесь мы встречаем друзей и любимых, только здесь меняются наши спутники. Я видел людей, что держали своего Волка на поводке, и тот превращался в цепного пса, огрызающегося на всякого прохожего, и тех, что иной несвободой выжигали дух леса и воли и оставались с комнатной собачонкой. Я встречал тех, что невниманием своим, заботами о ничтожном, превратили своего Дракона в жалкого безголосого червя, мечтателя о гнилых яблоках. Да, этот сон закончится, как закончились тысячи бывших прежде, но ведь так важно красоту и волю дать спутникам своим.