Другими словами, долг существует потому, что мы его вообразили. Я хочу рассмотреть в этой книге те формы, которые этот плод воображения может принимать, и их влияние на реальную жизнь.
Наше нынешнее отношение к долгу глубоко коренится в нашей культуре, ибо культура, по словам приматолога Франса де Ваала, «во многом определяет то, что мы творим и чем являемся, проникая в самую сердцевину человеческого существования».
Давайте предположим, что все, что делают люди — доброе, злое, безобразное, — можно расположить на «шведском столе» с табличкой Homo sapiens sapiens, где роль закусок будут играть различные виды человеческого поведения. На столе с табличкой «Пауки» расположатся другие вещи, потому что мы не тратим уйму времени на ловлю мух. Стол с табличкой «Собаки» будет иметь свои отличия, поскольку мы не метим пожарные гидранты и не суем нос в пакеты с мусором. На человеческом столе не обойтись без продуктов питания, поскольку часть наших устремлений определяются аппетитом и голодом. На остальных тарелочках лежат более абстрактные сущности — страхи, желания и прочее — вроде «Я хочу летать!», «Я хочу вступить с вами в сексуальную связь», «Война объединяет одноплеменников», «Я боюсь змей», «Что меня ждет после смерти?».
Но на таком столе не найдется, пожалуй, ни одной вещи, не связанной с рудиментарными канонами человеческого поведения — что мы хотим и чего мы не хотим, что нам приятно и что нам отвратительно, что мы любим и что мы ненавидим и чего боимся. Некоторые генетики даже предполагают наличие в человеке определенных «модулей», как если бы мы представляли собой электронные системы с набором функциональных схем, которые можно включать или выключать. Однако на вопрос, действительно ли существуют такие дискретные модули, определяющие функционирование наших генетически обусловленных нейронных цепей, не ответили пока ни научные дискуссии, ни эксперименты. Но, как бы то ни было, я смею утверждать: чем древнее распознаваемая схема поведения, чем дольше она явно присутствует в нас, тем глубже она проникает в нашу человеческую сущность и тем больше культурных вариаций успевает на ней наслоиться.
Я далека от того, чтобы считать человеческое поведение своего рода «отливкой из металла» — эпигенетики утверждают, что гены можно активировать или подавлять различными способами, в зависимости от среды, в которой мы оказываемся. Я лишь хочу сказать, что без генетически связанных конфигураций, некоторых конструктивных блоков или, если хотите, краеугольных камней множества вариаций базисных типов поведения, которые мы наблюдаем вокруг нас, вообще никогда бы не существовало. Например, интерактивная компьютерная игра Everquest, где участник путем торговых операций должен превратиться из скорняка в рыцаря и владельца замка, сотрудничая при этом с прочими игроками в групповых действиях и нападениях на другие замки, была бы немыслима, если бы люди не относились к общественным животным, имеющим представление об иерархии.
Теперь уместен вопрос: какие древние краеугольные камни лежат в основе такого сложного понятия, как долг, — понятия, без которого немыслима наша жизнь? Почему мы так охотно принимаем предложения сиюминутных благ в обмен на долговое бремя в будущем? Неужели мы запрограммированы на то, чтобы хватать все, что близко лежит, не задумываясь над тем, что и завтра будет день и нужда в пище? Частично так и есть: семьдесят два часа без жидкости или две недели без пищи — и вы наверняка умрете, поэтому, возможно, если не схватить сегодня то, что близко лежит, то через полгода некому будет хвалить себя за умеренность. В этом отношении кредитная карточка почти гарантированно принесет прибыль кредитору, поскольку «хватай то, что близко лежит», является моделью поведения, зародившейся в эпоху охотников и собирателей кореньев, то есть задолго до того, как человеку пришла в голову мысль экономить деньги для будущей пенсии. Бесспорно, синица в руках лучше журавля в небе, а та же синица в зубах лучше даже двух парящих в небесах журавлей. Но может быть, это тот самый случай, когда «за миг удачи — болезнь на сдачу»? Является ли наш долг плодом нашей жадности или, говоря более сдержанно, результатом нашей нужды?