На другой день, когда началось голосование, Помпей, чтобы казаться беспристрастным, удалился из города в свою деревню Алъбанум. Когда закон был принят народным собранием, Помпей в следующую же ночь возвратился в Рим. На другой день поутру он явился публично, и народ принял его с восторгом. При громадном стечении народа он совершил жертвоприношение и в новом собрании, при помощи Габиния, добился того, что народ, в благодарность за готовность Помпея служить ему, придал своему постановлению еще более широкие размеры. В его распоряжение предоставлено было 500 кораблей, 120 тыс. человек пехоты, 5 тыс. конницы и 24 помощника полководца вместе с двумя квесторами. «В тот же самый день благодаря надежде, пробудившейся при одном имени этого человека, хлеб, после крайнего недостатка, внезапно подешевел до такой степени, как этого можно было ожидать только после богатейшей жатвы во время продолжительного мира».
Помпей блистательно оправдал ожидание народа; ни в одной из своих войн он не обнаруживал таких способностей и такой деятельности, как в войне с морскими разбойниками. Впрочем, он обладал такою властью, которая могла сокрушить все. Его военный план был составлен мастерски. Вся война продолжалась не более трех месяцев и была скорее облавой, чем настоящей войной, так как пираты не решались вступать в сражение и, не имея возможности спасаться бегством, большей частью сдавались вместе со своими кораблями, женами и детьми. Только самые отчаянные и преступные из них спаслись вместе со своими семействами и сокровищами в крепостях Тавра и вышли против Помпея на мысе Коракезион, на западной границе дикой Киликии. Они были разбиты и покорились. Так как Помпей щадил покорившихся и обращался с ними мягко, то они указывали ему разбойничьи притоны в горах, так что он избавился от продолжительной и опасной войны в горах. Таким образом, пиратство было совершенно уничтожено. Пленные пираты были поселены в разных местах: лучшие – в городе Содой, в Киликии, получившем теперь имя Помпейополиса, другие в Адане, Мадле и Эпифании – в Киликии же, немногие из остальных – в Димэ, в Ахаии и в Калабрии. В то время когда Помпей был еще занят наведением порядка в южной части Малой Азии, городские общины острова Крит отправили к нему послов с просьбой принять их под свое покровительство, так как они надеются, что он обойдется с ними лучше, чем проконсул Кв. Метелл, который уже второй год успешно ведет войну на острове, но обращается с покоренными жителями весьма жестоко. По закону Габиния власть Помпея распространялась, конечно, и на Крит; но Метелл еще с прошлого года вел здесь самостоятельную войну, не принадлежал к легатам Помпея и почти уже окончил покорение острова; он мог требовать, чтобы Помпей воздержался от вмешательства в критские дела. Но честолюбие Помпея нашло здесь новый удобный случай пожать там, где он не сеял; он принял критян под свое покровительство и послал на остров своего легата Д. Октавия, чтобы запретить Метеллу вести войну и принять взятые им города. Так как Метелл не послушался приказания Помпея и продолжал осаждать и брать города, то Октавий призвал сюда стоявшего в Ахаии легата Помпея, Л. Корнелия Сизенну, с войском, и таким образом между войсками Метелла и Помпея началась настоящая война. Надо было опасаться междоусобицы; но Помпей прекратил этот раздор, за который его порицали многие из его друзей, так как он уже рассчитывал, что его пошлют на место Лукулла против Митридата.
Благодаря быстрому окончанию войны с морскими разбойниками слава Помпея и расположение к нему народа чрезвычайно увеличились. Народ боготворил его, как величайшего своего благодетеля, и считал его способным на всякий подвиг. Было известно, что Помпей хотел получить начальство в войне с Митридатом и Тиграном, и народ был готов поручить ему эту войну в уверенности, что великий полководец быстро справится с азиатскими делами. Как мы уже знаем, Лукулл, вследствие мятежа своих солдат, потерял все, что было им приобретено с такой славой; его многочисленные враги в Риме, друзья Помпея, унижали его и выставляли Помпея единственным человеком, который в состоянии поправить дело. В начале 66 г. трибун Г. Манилий, подстрекаемый Помпеем, выступил перед народом и предложил закон, по которому Помпей, стоявший на зимних квартирах на южном берегу Малой Азии, должен был получить место главнокомандующего в войне с Митридатом и Тиграном, с неограниченной властью над войском и флотом на Востоке и с правами наместника не только в провинциях Азии, Вифинии и Киликии (вместо Лукулла, Глабриона и Марция Рекса), но и во всех других областях Азии до самой Армении. Хотя аристократия и была убеждена в том, что с Лукуллом поступают несправедливо и неблагодарно, так как ему, лишившись заслуженного почета, придется уступить свое место преемнику не для войны, а для триумфа, но большинство было против этого закона, главным образом из боязни, что Помпею будет предоставлено слишком много власти, что может сделаться опасным для свободы; они уговаривали друг друга высказаться в народном собрании против этого закона. Но во время восторженного народного голосования в пользу Помпея никто из них не решился противоречить народу, за исключением Кв. Катула и Кв. Гортензия. Последний заметил, что если возложить все на одного человека, то Помпей наиболее достоин этого; но возлагать все на одного нельзя. Катул напомнил, что не следовало бы отступать от примера и постановлений предков; но видя, что его речь не имеет успеха, окончил ее гневным восклицанием, обращаясь к сенаторам; «Так бегите же, как предки ваши, в горы и скалы, чтобы спасти свободу!» Закон поддерживали многие влиятельные люди, как, например, бывший консул Сервилий Исаврийский, претор Цицерон (в дошедшей и до нас речи Pro lege Manilla или De imperio Cn. Pompei) и друг народа Юлий Цезарь. Трибы единогласно одобрили этот закон.