«Такой конец постиг Вейи, один из могущественнейших городов Этрурии, который доказал свое величие даже своей погибелью, ибо если после осады, длившейся десять лет и десять зим, – причем он причинил неприятелю гораздо больше вреда, чем потерпел сам, – он наконец пал, то завоевание его было следствием не осады, а священнодействий» (Ливий).
Весть о завоевании Вейев вызвала в Риме неописуемый восторг. Все храмы наполнились матерями, спешившими возблагодарить богов. Сенат приказал праздновать победу в продолжение четырех дней; так долго не длилось празднество такого рода еще никогда. Точно так же невиданной до сих пор торжественностью ознаменовалось триумфальное вступление Камилла в Рим. Он въехал в Капитолий на колеснице, запряженной четырьмя белыми лошадьми, и тут торжественно сложил с себя диктатуру. Но белые кони показались гражданам проявлением слишком большого тщеславия со стороны победителя. «Он хочет – говорили они, – поставить себя наравне с богами; только Юпитеру и солнцу прилична такая упряжка». Если то обстоятельство произвело неудовольствие в народе, еще больше раздражил Камилл своих сограждан объявлением, что до завоевания Вейев он дал обет принести в дар Аполлону десятую часть добычи и что народ должен оплатить этот священный долг. Объяви он это раньше, отделить десятую часть из награбленного имущества было нетрудно, но теперь большинство участвовавших в этом деле уже истратило свою долю, и возвращение даже такой ничтожной части добычи оказывалось почти невозможным. Граждане увидели в этом поступке Камилла только предлог к недоброжелательному уменьшению доставшейся на их долю части завоеванного имущества. Так как о возращении всей добычи для отделения из нее десятой доли нечего было и думать, верховные жрецы приказали, чтобы каждый гражданин, руководствуясь собственной меркой, но сделанной не иначе как под присягой, отдал Аполлону десятую долю полученной им добычи. После исполнения этого распоряжения Камилл объявил, что к этому пожертвованию десятины в пользу дельфийского бога следует привлечь также город Вейи и его территорию. Сделали смотрение и оценку, и государственное казначейство выделило десятую долю стоимости. На все эти суммы было решено сделать золотую кружку и принести ее в дар Аполлону. Но так как для этого надо было выменять медь на золото, а золота в городе было мало, то римские женщины предложили свои золотые украшения, и таким образом составилось восемь талантов золота. В награду за эту великодушную жертву сенат предоставил матронам почетное право ездить внутри города в экипажах. Доставление подарка было возложено на трех почетнейших граждан, и они отправились в Дельфы на богато разукрашенном корабле. Недалеко от Сицилийского пролива липарские пираты напали на депутацию и увели корабль в Липару; но липарский стратег Тимазитей освободил его и проводил сперва в Дельфы, а потом обратно в Рим. За это сенат почтил его римским гостеприимством.
Раздражение народа против Камилла было вызвано еще одним обстоятельством, находившимся в связи с завоеванием Вейев.
Обширные и прекрасные поля вейентинцев сделались теперь римской государственной собственностью, и трибуны требовали, чтобы народу было предоставлено пропорциональное участие в пользовании этими землями. Но такое требование было совсем не по сердцу корыстолюбивым патрициям. Начались обсуждения и прения; трибун Сициний предложил, чтобы одна часть римских патрициев и плебеев переселилась в Вейи, а другая осталась в Риме, но чтобы при этом оба города составляли одно нераздельное государство. То была крайне неудачная мысль; трудно даже поверить, что Сициний смотрел на нее серьезно. Патриции очень хорошо поняли, что с исполнением этого предложения была сопряжена опасность для существования государства, и клялись, что готовы скорее умереть, чем согласиться на это. «Уже и одном городе, – говорили они, – мы не оберемся раздоров и неудовольствий; что же будет, когда их очутится два? И притом, кто же решится предпочесть победоносному Риму побежденные, покинутые богами Вейи? Никакая сила не принудит нас покинуть Ромул а, божественного основателя нашего государства, для того чтобы последовать за каким-нибудь Сицинием в город, на котором лежит гнев и проклятие богов!» Но плебеям очень улыбалась мысль трибуна; им нравился обширный город с его прекрасными домами и великолепными полями, с его здоровым и красивым местоположением. Споры по этому делу длились два года с лишком. Наконец наступил день окончательной и общей подачи голосов. Патриции, как старые, так и молодые, отправились на площадь, каждый из них со слезами умолял ту трибу, к которой принадлежал, не покидать родного города, за который они сами и их отцы сражались так храбро и счастливо, не отрывать римский народ, как беглеца-изгнанника, от родной почвы и родных богов для того чтобы прогнать его в город врагов, не доводить до того, чтобы в сердцах римских граждан возникло сожаление и раскаяние в победе над Вейями, как повлекшей за собой запустение Рима. Просьбы и слезы подействовали успешнее, чем насилие. Предложение Сициния было отвергнуто большинством в один голос. Обрадованный этой победой, сенат обнародовал на следующий день постановление об отводе всем плебеям без исключения по семи десятин принадлежавшей юроду Вейи земли.