Рис. I. Богиня с птицами
Образование государства, с одной стороны, и усиление контактов с финикийцами — с другой, способствовали ускоренному развитию горного дела и металлургии, для продуктов которых финикийцы открыли почти необъятный ближневосточный рынок. Так как традиционные способы извлечения металлов оказались в этих условиях малопродуктивными, тартессии переняли восточные, принесенные на испанскую почву финикийцами, заимствовав от них также, хотя еще только спорадически, и использование железа[228]. От финикийцев тартессии переняли (по крайней мере частично) и весовую систему, используемую в работе с металлом и в ювелирном деле[229]. Требования восточных контрагентов привели, видимо, и к усилению северной торговли, которая доставляла продукты, недостающие в самой Тартессиде. Тартессии переняли у финикийцев гончарный круг, некоторые строительные приемы, включая даже планы домов, изготовление прессов для получения оливкового масла, да и само разведение культурной оливы и, может быть, винограда было, по-видимому, заимствовано у колонистов[230].
С выделением тартессийской знати у испано-финикийских ремесленников появились социальные заказчики. Аристократия больше не удовлетворялась старыми и довольно грубыми продуктами местного искусства и художественного ремесла. Так как финикийское искусство и художественное ремесло стояли в то время на гораздо более высокой ступени развития, чем местные, тартессийские аристократы обратились к изделиям финикийцев. Тогда и тартессийские ремесленники начали перенимать и имитировать финикийские изделия, подражать формам и методам изготовления тех или иных предметов, прежде всего предметов роскоши, что особенно наглядно проявилось в ювелирном деле и в создании изделий из слоновой кости[231]. Так в Южной Испании возникает ориентализирующее западнофиникийско-тартессийское искусство (и художественное ремесло), которое могло создаваться как финикийцами, так и тартессиями, но которое, независимо от этнической принадлежности создателей, можно назвать испано-финикийским[232]. Традиционное местное искусство оттесняется в мир надгробных стел и других культовых памятников.
Финикийцы оказали значительное влияние на возникновение тартессийской письменности. Финикийцы принесли на Пиренейский полуостров свое письмо, и тартессии, как и греки, использовали финикийские знаки, может быть, изменив значение некоторых из них в соответствии с особенностями своего языка[233]. Дошедшие до нас памятники тартессийской письменности — надгробные. Но это не означает, что не существовало других письменных памятников, в том числе бюрократической документации. Не исключено, что таковые создавались на достаточно хрупком материале, который в отличие от каменных стел не дошел до нас. Тартессийское письмо еще не интерпретировано[234], так что о содержании даже дошедших памятников можно только догадываться. Вероятно, письмо использовалось для записи литературных произведений и законов. Страбон (III, 1, 6) говорит, что турдетаны не только знакомы с письменностью, но и имеют сочинения, излагающие их историю, поэмы и законы. Все это можно рассматривать как тартессийское наследство и говорить, что в Тартессе литература уже отделилась от фольклора, и это тоже можно связать с восточным влиянием.
Финикийское влияние проявилось и в тартессийской религии и мифологии. Уже говорилось, что цикл мифов о Мелькарте мог повлиять на некоторые детали тартессийского мифа о Гаргорисе и Габисе. Не исключено влияние восточной религии на образ бога Нетона. Его упоминает Макробий (Saturn. 1,19,5), встречается он и в надписях (CILII, 5278, 365, 3386). Места, где найдены надписи, расположены далеко друг от друга, но все они связаны с Тартессом. Поэтому Нетона можно отнести к тартессийским божествам. Этот бог был и солнечным, и воинственным[235], но именно таким был Мелькарт[236], чей храм в Гадесе чрезвычайно почитался. При постоянных контактах тартессиев с финикийцами, в том числе в районе Гадеса, культ Мелькарта не мог не оказать влияния на тартессийский культ. Если правильно предположение, что имя тартессийского бога означает «герой»[237], связь с воинственным Мелькартом, боровшимся против страшных чудовищ, как это было изображено на воротах гадитанского храма[238], становится еще яснее. Конечно, нельзя говорить, что тартессийский «Герой» — лишь реплика «Владыки Тира» (тем более что о Нетоне мы ничего точного не знаем), но влияние тирского мифа и образа бога на тартессийского Нетона вполне вероятно.
228
Blanco A., Luzon J. М., Ruiz D. Excavaciones... P. 12—15; Wagner E. C. G. Feniciosy cartagineses... P. 52—53; idem. Aproximacion al proceso historico de Tanessos // AEArq. 1983. Vol. 52. P. 7—10; idem. Notas en torno a la aculturacion en Tartessos// Gerion. 1986. T. 4. P. 134—136; Martin Ruiz J. A. Los fenicios en Andalucia. P. 228.
230
Pellicer M. Las primitivas ceramicas a torno pintadas hispanicas // AEArq. 1968. T. 41. P. 61-84, 88-89; Schiile W. Die Meseta-Kulturen... S. 31; Blanco A.. Luzon J. M. Pre-Roman Silver Minas at Riotinto// Antiquty. 1968. Vol. 43. P. 126; Montenegro A. Historia de Espana. Р. 333; Blazquez J. М. Panorama general... P. 35-38; Wagner E. С. G. Fenicios у cartagineses... P. 55; idem. Notas en torno a la aculturacion... P. 136-138; Martin Ruiz J. F. Los fenicios en Andalucia. P. 215-217, 221-222.
233
Perez Rojas М. Epigrafia tartesica. P. 76-80; Саrо Baroja J. La escritura de la Espana prerromana// HE. Madrid, 1954. Т. I, 3. P. 681-788; Schmoll U. Die siidlusitanische Inschriften. Wiesbaden, 1961; Tovar A. Testimonies antiguos// Enciclopedia linguistica hispanica. Madrid, I960. P. 6-9; Wagner E. C. G. Fenicios у cartagineses... P. 67-69; idem. Notas en torno de aculturacion... P. 142-143; Martin Ruiz J. A. Los fenicios en Andalucia. P. 220; Козловская В. И. Древнейшая письменность иберов и ее средиземноморские связи // ВДИ. 1971. № 3. С. 138—151. Ruiz-Gdlvez М. La precolonizaci6n. P. 13-17.
234
Ср.: Perez Rojas М. Epigrafia tartesica. P. 74. Дешифровка письменности — это умение прочесть написанное, интерпретация — умение понять написанное: Фридрих И. Дешифровка забытых письменностей и языков. М., 1961.
235
J. Les cultes paiennesdans L'Empire Romaine. Paris, 1920. Т. III. P. 237;Heichelheim M. Mars// RE. Hbd. 28. Sp. 1953.