Сегодня трудно восстановить картину древнейшей киевской переводной литературы из-за сложности причин, которые определяли ее возникновение и развитие. Проблема усложняется тем, что дошедшие до нас тексты могут быть датированы лишь приблизительно. Речь идет о трудностях, которые уже сегодня полностью ставят труд историка литературы в зависимость от работы филолога. Заметьте, что это важно для переводной не меньше, чем для оригинальной литературы всей древнерусской эпохи. Каждая попытка наметить действительную историю древней русской литературы (и это замечание относится также и к читателю этой книги) сегодня обречена на то, чтобы остаться в пределах гипотезы или же вообще необоснованного истолкования. Даже когда мы располагаем внешними данными, которые позволяют отнести к конкретной эпохе возникновение того или иного «произведения» (понимаемого как сочинение с определенной тема тической и структурной индивидуальностью), нам часто недостает обоснования соответствующей традиции текста. Как в отношении переведенного сочинения, так и в отношении, оригинального древнерусского произведения мы в большинстве случаев не уверены, что текст в достаточной степени соответствует «оригиналу». И это происходит не только по причине разночтений, которым мы обязаны переписчикам, но также потому, что отсутствие авторской традиции в православном славянском мире делает всегда возможным вмешательство последующих редакторов. В древнерусской литературе трудно определить, что является «списком» и что новой редакцией, если не безусловно новой переработкой, существенно отличающейся от текста первоначального произведения.
Потребности религиозной жизни благоприятствовали, конечно, прежде всего распространению на Руси литургических текстов. Это подтверждается тем, что тексты Требников, Евангелий, молитвенников содержат, действительно, более архаичные языковые признаки. Древнейший дошедший до нас памятник письменности Киевской эпохи — это Евангелие Апракос, переписанное с более древнего южнославянского оригинала в 1056-57 г. дьяконом Григорием для посадника Остромира из Новгорода. Остромирово Евангелие вызвало интерес исследователей не только потому, что оно отправная точка древнерусской письменной традиции, но главным образом потому, что переписчик ввел в текст местные термины и вписал на полях свои впечатления и заметки, которые дают нам драгоценные сведения о языковой ситуации в Новгороде в начале христианской эпохи. Как дьякон Григорий из Новгорода, который уведомляет нас о том, что его здоровье было слабым, что некоторые монахи спали во время заутрени и что Остромир был родственником князя Изяслава (это указание сориентировало исследования по установлению личности самого Остромира), так и южнославянский переписчик, некий Георгий Грамматик, который работал в Битолии, оставил нам память о своих страданиях на полях македонской рукописи. Одинаковая религиозная атмосфера, одинаковая техника, одинаковые привычки царили в монашестве от южнославянского православного мира до Киевского государства. Константинополь считал тогда Болгарию и Киев двумя провинциями восточной Церкви, и, действительно, в восточной и южнославянской культуре XI в. доминировало чувство причастности к одной и той же христианской семье. Тексты Руси кажутся нам «древнерусскими» лишь в том случае, если мы рассматриваем их в рамках последующего культурного и языкового развития. Если мы относим их к конкретной временной ситуации, они нам рисуют другую историю литературы, еще не разработанную тщательно современными исследователями: литературную историю Slavia Orthodoxa.
В Киевской Руси для литургических нужд распространялись, помимо текстов Евангелий (полные Евангелия-тетр и избранные воскресные чтения, как в Остромировом), Требников или сборников молитв, также отдельные книги Ветхого Завета (в особенности — Псалтырь). Не существовало, однако, полного перевода Библии (он появился в конце XV в.). Для практических целей использовался Паремийник, то есть собрание избранных ветхозаветных отрывков.