Богомильский дуализм придавал особый драматизм повествованиям о сотворении мира и человека. Персонифицированные Добро и Зло вели диалог основательно, но просто, что не исключало, впрочем, интриг и сценических эффектов, имевших успех у простого народа. Распространившаяся на Руси литература широко усвоила эту технику, так что богомильские реминисценции зачастую проявлялись как композиционный прием даже в текстах, происходящих из других источников.
Во многих отношениях духовное достояние апокрифов включило Русь в общую культуру всей средневековой Европы. Однако русской культуре было предназначено сохранить эту анонимную литературу дольше и ревностнее, нежели западной. В то время как для других стран апокрифическая традиция представляла собой лишь компонент (и не самый важный) религиозного сознания и национального художественного чувства, для России она имела решающую роль, которая питала цивилизацию, только что присоединенную к Европе и жаждущую приобщиться к истории. В русской культуре апокрифы передавали, в сущности, свое видение человеческой эволюции. Не только в долгое православное славянское средневековье, но также в более близкие эпохи русская художественная и поэтическая мысль часто снова звучала в стиле апокрифических Видений, Откровений и Пророчеств. Народная Библия, образовавшаяся из древнего апокрифического сборника, называемого «Палея» (от греч. παλαιός), долгое время была главным философским руководством христианству, для новообращенного и не защищенного другими историческими традициями. Проникнув в восточнославянскую область через переведенные тексты, эти апокрифы представляют собой литературные заимствования, но их обработка порождает местный стиль, который лежит в основе происхождения особой восприимчивости русской поэтики. Две редакции «Палеи», так называемая «Палея толковая» и «Палея историческая», содержащие наиболее распространенные ветхозаветные легенды, являются источниками многочисленных последующих русских литературных обработок и всех риторических приемов, отражающих необычный мистицизм, церковное и вместе с тем народное понимание таких феноменов, как закон, радость, грех, судьба.
Мы не излагаем здесь содержание наиболее известных русских апокрифических текстов, которое в целом общее для всей литературы средневекового христианского Востока. Персонажи те же, что в Ветхом и Новом Завете, — Бог и Сатана, Адам и Ева, Соломон, царица Савская, Авраам, Давид, Иосиф, Пророки, Иисус, Богородица, Архангелы, к которым присоединяются другие исторические фигуры — такие как Дарий, или мифические, как Китоврас, демонически вовлеченный в сложные взаимоотношения с мудрым Соломоном (цикл апокрифов о Соломоне и Китоврасе, происходящий из южнославянских текстов, не сохранился в греческих списках, что увеличивает его ценность). В некоторых восточнославянских текстах находим привнесенные элементы, которые иллюстрируют нам местные обычаи и представления. Так произошло с популярнейшей историей «Хождения Богородицы по мукам» (которой вдохновился в нашем веке даже Алексей Толстой). Богородица, сопровождаемая архангелом Михаилом, посещает ад. Муки грешников описаны с логикой законного возмездия, отражающей мораль и народное право балканских славян (которые создали основной текст), а также славян Руси. Так, мы находим наказанными язычников, поклонявшихся древним восточнославянским богам Трояну, Велесу, Хорсу, Перуну. Воспоминание о древних мифах легло в основу нового религиозного эпоса.
АГИОГРАФИЯ
В то время как славянские переложения апокрифов создавали духовный климат, ориентированный на народный вкус, переводы житий святых дали Руси более конкретную модель литературного жанра. Греческая агиография достигла образцовой ясности, начиная со сборника Симеона Метафраста в ту эпоху, когда под властью македонской династии (X в.) эрудиция и богословская мысль были соединены в утонченные и точные формы. Русская Церковь овладела этим наследием, заботясь исключительно о содержании и борясь против распространения вариантов, способных испортить выверенный канонический текст. Это в целом вело к стилистическому застою. Повторение ситуаций и обязательных формул способствовала сама природа агиографических сочинений. Православная традиция упрочивала эти схемы и создавала в сознании и воображении почти неизменный идеал святости. Соответствующей этому биографической технике было предназначено увековечиться, распространиться на мирскую тематику и усилить представленное здесь, как и в апокрифах, четкое противопоставление праведника и грешника в предвидении конечного апофеоза и восхождения в Рай. Святой в греческих текстах выражал религиозный и политический идеал в соответствии с византийской церковно-государственной концепцией. Русское христианство усилило этот аспект и впоследствии стилизовало в образе православного князя, защитника Святой Руси. От греческой агиографии киевские славяне унаследовали персонажей, одаренных добродетелями особенно прославленными восточным монашеством: аскетической любовью к страданию, презрением к материальным благам, простотой и в то же время превосходным знанием священных текстов, кротостью и исчезновением индивидуальности в созерцательном экстазе.