Из Болгарии же через поздние сербские списки дошел на Русь «Шестоднев» (энциклопедия шести дней творения) славянской редакции, составленный по греческим образцам Иоанном Экзархом, высокообразованным священником, подвизавшимся в X в. при дворе царя Симеона.
Энциклопедическое пристрастие не ограничивалось ученой сферой, но благоприятствовало также распространению народных сборников, которые пользовались успехом как среди низшего клира, так и в широких мирских кругах. К концу XII в. на Руси распространилась практическая хрестоматия мудрых изречений, известная под названием «Пчела», включающая также короткие повествования дидактической направленности и восходящая к византийской компиляции XI в. Мир природы был живо описан в «Физиологе», известном всему европейскому средневековью и частично переведенном на Руси.
В целом, однако, летописание было жанром, который в наибольшей степени подвергался влиянию византийской образованности в нарождающейся русской культуре. Русь очень скоро получила славянские переводы хроник Иоанна Малалы (переведенной в Болгарии), Георгия Синкелла и их продолжателей, а также и Георгия Амартола. Особенно всемирная хроника Георгия Амартола, богатая сведениями о церковной жизни как христиан, так и других народов, и проникнутая культом имперской власти, оставила долгий след в историографической культуре восточных славян. Местные летописцы обращались к этому тексту для своих самостоятельных компиляций, так что можно утверждать, что историческая концепция возникла на Руси в значительной мере под влиянием стиля Амартола. Важность этого факта не должна ускользнуть от тех, кто исследует пышный расцвет древнерусского летописания.
История, впрочем, осознавалась в значительной мере еще в легендарном и чудесном виде, который ей придавали прежде всего библейские повествования. На Руси летописание тяготело к цельному изложению в эпическом стиле. «Летопись», то есть строгое погодное изложение исторических событий, превращается в «повесть», «рассказ», «новеллу». Этот процесс отразился в переводе «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия, известной на Руси под заглавием «Повесть о разрушении Иерусалима». Проблемы, которые ставит этот перевод, были широко и по-разному встречены современной филологией. Больше всего поражает множество вариантов древнерусского текста в сравнении с известным нам греческим оригиналом. Хотим ли мы это объяснить наличием другого утраченного греческого текста, единственным свидетельством которого был русский вариант или же истолковывать его как произведение русско-византийской культуры — эти варианты теперь уже убедительно и документально указывают на некий славянский стиль, по которому может быть восстановлено немало последующих памятников истории и литературы.
Кстати, доказательством приближения летописания к повествованию является также один из наиболее знаменитых средневековых романов — «Александрия», проникший на Русь, вероятно, в XII в. Первые переводчики слили в некоторых частях текст романа с соответствующим текстом «Хроники» Георгия Амартола. Впоследствии на Руси редакция истории деяний Александра Великого еще более обогатилась и переплелась с летописями и сочинениями другого происхождения.
Картина беллетристических произведений, которые через переводы с греческого или балкано-славянские рукописи проникали в восточно-славянский мир и там совместно с другими странами средневековой Европы образовывали мифологическое наследие, была пополнена циклами историй о Троянской войне, о византийском герое Дигенисе Акрите, о Варлааме и Иоасафе и об Акире Премудром.