Вебер не забыл указать, что «отныне над нашей жизнью довлеет... идея выполнения «долга», который мы видим в работе... Когда «исполнение» профессионального долга не может быть непосредственно связано с созданием культурных и духовных ценностей... индивидуум, как правило, считает свой труд неоправданным и непрестижным»[939].
И на этой ниве Сатана также немало потрудился. И, что самое главное, он стал причиной постоянного душевного разлада личности, ощущающей свою полную ничтожность. Так, философам он внушил идею отказа от разумных умозаключений; по его подсказке эстеты принижают достоинства талантливых людей и поощряют бездарей. И Сатана, с блеском исполняя роль подстрекателя, внушает им ложные убеждения и заставляет отстаивать нелепую идею о том, что хорошо сработанное колесо велосипеда стоит в одном ряду с гениальным творением художника, а записанный на магнитную ленту скрип двери звучит отнюдь не хуже, чем квартет Бетховена, или же побуждает вести бесконечные споры о том, что чистый холст, к которому не прикасалась кисть художника, так же прекрасен, как полотно Веронезе[940]. Так Сатана стал богом нигилистов, а также всех отчаявшихся и разочаровавшихся людей.
Далеко не сегодня Сатана прибрал к рукам и культуру. Его почерк можно узнать даже в произведениях самых выдающихся мастеров. И таким примером служит великий французский поэт Шарль Бодлер[941], одним из первых воспевший этого «героя» в «Молитве, обращенной к Сатане»:
Трудно представить, чтобы в своем поэтическом порыве Бодлер поставил Бога в один ряд со своим отчимом полковником Опиком, или же с каким-либо другим богатым современником, и вышеприведенные строфы следует рассматривать как обычное позерство. Что же касается дьявола, то именно сладкоголосый Бодлер ввел всех в заблуждение, не рассеявшееся и по сей день. Ибо Бодлер в «Парижском сплине» как бы от третьего лица изрек тот знаменитый софизм, согласно которому «самой хитрой уловкой дьявола было то, что он заставил поверить, что его не существует». Однако эти слова принадлежат самому великому Бодлеру! И читатель, такой же лицемер, как и поэт, которого может считать своим братом по духу, срывает с него маску! Посчитав, что его позерства никто не заметит, поэт пошел на дальнейший обман:
Можно представить, как в те времена подобные слова могли покоробить самую ограниченную и недалекую в мире французскую буржуазию, с каким энтузиазмом они были приняты легковерными простофилями и какие насмешливые улыбки они вызвали у всех остальных людей. Это было время, когда столь тонкие и чувствительные натуры, как Эмма Бовари буквально задыхались в удушливой атмосфере той эпохи. Не прошло и тридцати лет, как Артур Рембо[942] написал свой «Сезон в аду», а вскоре и Малларме[943] воскликнул:
941
Поэт, критик, переводчик (1821—1867 гг.), оказавший огромное влияние на развитие современной литературы. —